Новая Земля

[Newlander]

А.Н. Колобов


Андрей Николаевич Колобов – полковник в отставке, службу на Новой Земле проходил с 1974 по 1978 год в должности помощника начальника отдела капитального строительства (ОКС) войсковой части 77510. В 1978 году был переведен в Ленинградское высшее военное инженерно-строительное Краснознаменное училище им. генерала армии А.Н. Комаровского, где прослужил до 2000 года. Уволен в запас с должности начальника кафедры. Ветеран подразделений особого риска. Кавалер ордена Почета. Кандидат технических наук, старший научный сотрудник.

КТО И КАК СТРОИЛ ОБЪЕКТЫ ТИПА «А» И ТИПА «Ю»

Так получилось, что в конце 1974-го – начале 1975 года произошла смена наших прямых начальников: вместо вице-адмирала А.Н. Вощинина начальником 6-го управления ВМФ стал контр-адмирал Е.А. Шитиков, начальника полигона контр-адмирала Н.Г. Миненко сменил капитан 1-го ранга (впоследствии вице-адмирал) С.П. Кострицкий.

Нашим соседом по 4-му этажу штаба был особый отдел КГБ. Возглавлял его тогда полковник Л.А. Чарцев, а мою работу курировал его заместитель – капитан 2-го ранга С.П. Куликов, очень внимательный, тактичный, эрудированный человек. Он часто вызывал меня к себе с чертежами объектов «А» и «Ю» и картами, вникал в суть проектов для правильного решения своих служебных задач.

Общее планирование строительства объектов для испытаний велось в 6-м управлении ВМФ в отделе полковника В.Л. Серебреникова. Это был грамотный инженер, жесткий начальник, педант и вообще волевой человек по жизни. В этом отделе проходил службу подполковник Р.П. Качаев, знавший наизусть сборники сметных цен по работам на объектах типа «А» и «Ю». На островах путевку в жизнь объектам давали геологи из 36-й партии 10-й экспедиции 2-го гидрогеологического управления Мингео СССР. Сначала на основании предварительных расчетов организаций, создававших ядерные заряды, и заданий специализированной проектной организации ими обследовались перспективные районы будущих испытаний. В ходе обследований определялись подходящие по ЛНС (линии наименьшего сопротивления) горные массивы, точки врезки и подъездные пути. При строительстве штолен геологи сопровождали горнопроходческие работы и определяли фактические характеристики горных пород, что было необходимо как для испытаний, так и для оплаты работ горнякам. Долгое время 36-ю партию возглавлял Людвиг Степанович Арутюнов. Геологическое сопровождение работ в зоне Д-9 осуществлял опытнейший геолог Лев Николаевич Говоров. Он достаточно точно мог определить категорию породы только по ее внешнему виду. Водителем ГТС экстра-класса был Михаил Дуденков.

Работы по проектированию объектов типа «А» и «Ю» вел ПромНИИпроект, ныне – ВНИПИпромтехнологии. Руководил институтом в 70-е годы Юрий Александрович Валентинов, главным инженером проекта был Юрий Илларионович Семак, его правой рукой – начальник бюро Е.П. Козлов, а основными помощниками – опытные проектировщики: В.И. Сыцько, который вел проектирование собственно сооружений штольни (штреков, разминовок, сопряжений, концевых боксов, полукольцевых выработок, участков забивки и гермостенки), Е.А. Шабанов – отвечал за раздел по прокладке труб КВИ, а В.А. Нестеров – за раздел по прокладке кабелей электроснабжения, связи, сигнализации и управления. Надо сказать, что одновременно это была компания сильнейших преферансистов, они могли играть практически без света, что на самом деле называется втемную. Вот такой командой они обычно приезжали на так называемые апрельские тезисы, которые традиционно проходили под председательством референта начальника 5-го ГУ Министерства среднего машиностроения СССР В.Н. Баженова, когда в проект вносились существенные изменения и дополнения.

Владимир Николаевич был грамотным, опытным, тактичным, обаятельным человеком, он довольно легко «разруливал» возникавшие проблемы проектов. Нужно заметить, что изменения и дополнения вносились буквально до самого начала забивочных работ. Разрешения на внесение этих изменений и дополнений выдавались на уровне председателей госкомиссий по проведению испытаний (коими были чаще всего первые лица предприятий, чьи изделия предполагалось испытать). Несмотря на то, что финансирование строительства объектов велось по фактическим затратам, они очень строго подходили к оценке предлагаемых изменений экспериментов. Я неоднократно был свидетелем того, как Е.А. Негин по полкам раскладывал очередное предложение какого-нибудь молодого ученого и объяснял ему, что нужно сделать, чтобы это предложение вошло в проект будущего объекта, а пока – нет.

Спецстрой-700 возглавлял тогда полковник Г.П. Небольсин. Внешне он был немного похож на маршала Г.К. Жукова, знал об этом, старался быть похожим на него и в манерах. Генподрядным УНР в пос. Северный командовал полковник В.Н. Николаев. Сказать, что это были сильные, грамотные строители – значит, ничего не сказать. Считаю необходимым отметить, что Спецстрой-700 в 1969–1972 гг. возглавлял Л.В. Шумилов, впоследствии генерал-полковник, первый заместитель начальника строительства и расквартирования войск – заместителя Министра обороны.

В Спецстрое-700 с 1971 по 1978 гг. также служил В.В. Тихонов, в дальнейшем – генерал-лейтенант, заместитель начальника строительства и расквартирования войск – заместителя Министра обороны СССР. Тихонов тогда был капитаном, начальником участка и одним из построенных им объектов является станция «Орбита». По тем временам ввод в эксплуатацию станции «Орбита» был прорывом в культурной жизни Новой Земли. А может быть, и наоборот. Люди стали меньше общаться между собой, а больше – с телевизором.

При проходке штолен случались нештатные ситуации. Так, на объекте А-14 произошел вывал с образованием полости высотой около 30 м. К счастью, обошлось без жертв. Обследовали такие вывалы горноспасатели - специалисты, которые не участвовали в горнопроходческих работах, но были готовы в подобной ситуации идти в штольню и устранять возникшие проблемы. В качестве компенсации морального вреда, считай за героизм, руководство экспедиции просило командование полигона поощрить горноспасателей талонами на приобретение ковра или холодильника еще до похода в штольню, а то и просто ящиком водки или коньяка. А руководил тогда экспедицией Вадим Антонович Бурьян, главным инженером был А.М. Козлов. Монументальные фигуры, пользовавшиеся непререкаемым авторитетом от рядовых проходчиков до московского руководства. При проходке одной из штолен (А-15) горняки подошли к очередной развилке. И только тут обнаружилось, что в проекте нет всего-то двух цифр – координат концевого бокса. Это были совершенно секретные данные, которые мог дать только московский ПромНИИпроект. Так случилось, что в это же время пос. Северный остался без связи – вышли из строя радиостанции, нужного ремкомплекта не оказалось в наличии, ждали его почти месяц, а проходку вести надо. Рассчитать координаты бокса смогли только два человека – маркшейдер экспедиции и лейтенант, уполномоченный ОКС. Наши расчеты сошлись до тысячных долей, В.А. Бурьян дал указание о начале проходки нового штрека. Впоследствии ПромНИИпроект подтвердил координаты, а Вадим Антонович «допустил» меня к себе, приблизил и не раз приглашал для решения возникавших технических вопросов.

Надо сказать, что дисциплина во второй экспедиции в целом была на высоте. Ведь люди в Желтых Водах в очереди стояли, чтобы поехать на Новую Землю, были готовы на все. Например, новому главному бухгалтеру перед отъездом пришлось одномоментно удалить несколько больных зубов. По этой причине он не мог нормально разговаривать, а все думали, что это просто молчаливый человек.

Ближе к окончанию горнопроходческих работ начинались работы по монтажу труб каналов вывода излучения (КВИ) и технологических кабелей. Эти работы выполняли специалисты экспедиции Минмонтажспецстроя СССР под руководством начальников экспедиции Е.Д. Макеева, В.М. Муравьева и В.Ф. Гуселева. Это были буквально команды рейнджеров. Люди без проблем работали в одну смену по 12–14 часов, был бы фронт работ.

Координаторами работ от ВНИИЭФ были В.И. Нагорный, В.И. Касьяненко и Б.Г. Поляков. От НИЧ начальниками штолен в это время были В. Кастрюлин, В. Якушкин, В. Пронин, В. Егоров, О. Нарвайш. А начальниками НИЧ – В.М. Могильный и В.И. Кравец. Об этих людях у меня остались самые добрые воспоминания, в том числе о В.И. Кравце как о хорошем волейболисте. При этом я до сих пор считаю, что начальники штолен были довольно бесправными, они могли только констатировать факт выполнения или невыполнения каких-то работ, но не повлиять на их выполнение. Но мы люди военные, так было заведено, так было надо.

Безусловно, нельзя было не запомнить В.Н. Михайлова. Он тогда был заместителем Веретенникова Александра Ивановича, директора Научно-исследовательского института импульсной техники (НИИИТ). Виктор Никитович был энергичным руководителем, довольно молодым по тем временам доктором наук. Насколько я помню, уже тогда его назначали заместителем председателя государственной комиссии по физизмерениям. Михайлов питал некоторую слабость к горнякам и был, мягко говоря, строг к военным. Помню, как на забивочных работах в устье штольни на А-18 горняки около трех часов ночи упустили с рельсов скип с бетоном. Я был свидетелем этой ситуации. Ее последствия заключались в том, что бетон, который в это время находился на пути к штольне, уже не мог быть пущен в дело, и его нужно было выгружать из самосвалов, пока он не начал схватываться, то есть происходили потери времени и материалов. И еще нужно было останавливать бетонно-растворный узел (БРУ). Поднимали скип на рельсы несколько часов.

Виктор Никитович приехал на штольню утром, когда скип уже подняли. Но на совещании он «наехал» на всех военных: на военных строителей, на начальника штольни, на дежурного офицера от НИЧ (была такая «мода» назначать от НИЧ «смотрящих», я так говорю, потому что всегда был против назначения стрелочников, вплоть до окончания военной службы, когда у меня в подчинении было два генерала запаса и около 10 полковников). Меня это задело, и я «сцепился» с В.Н. Михайловым. «Разнимал» нас Негин. Но при первой же очередной встрече Виктор Никитович поздоровался и с улыбкой пожал мне руку, как бы одобряя мою твердость перед его авторитетом. Я вспоминаю В.Н. Михайлова с большим уважением за все его дела и свершения.

Отдельно следует сказать о создании объектов типа «Ю». Это были объекты для испытания ядерных зарядов мегатонного класса, скважины глубиной более километра. Их бурение вели специалисты участка № 5 монтажно-строительного управления 24-го треста «Гидромонтаж» из городка Селятино Наро-Фоминского района Московской области. По воспоминаниям ветерана треста «Гидромонтаж» И.Е. Клочкова, это были опытные буровики, которые к тому времени уже работали на объектах Семипалатинского и Харабалинского (горный массив Большой Азгир, Западный Казахстан) полигонов, на архипелаге Земля Франца-Иосифа, участвовали в ликвидации последствий аварии на комбинате «Маяк», а также работали на многих других объектах, бурили скважины глубиной 1 км и более с диаметром ствола до 4,6 м.

Мало кто из новоземельцев-испытателей знает о том, что буровики МСУ-24 участвовали в проекте перераспределения стока северных рек, в частности в соединении рек Печора и Колва в Пермском крае. Предполагалось создать искусственный канал между реками путем группового подрыва 250 ядерных зарядов на выброс грунта. Был выполнен 1-й этап этого проекта – пробурены 4 скважины (4 ствола, как называют их буровики) глубиной 127 м диаметром 920 мм на расстоянии 165 м друг от друга, с последующим подрывом четырех зарядов мощностью по 15 кт. В результате взрыва образовался канал длиной 700 метров, шириной 340 метров и глубиной 15 м с бруствером вокруг.

Несмотря на выполнение буровиками поставленной задачи, результат 1-го этапа оказался неудачным: радиоактивные частицы, поднятые взрывом в воздух, были вынесены в Скандинавию, в адрес СССР были выдвинуты претензии, и, кроме того, не произошло остеклования грунта, на которое рассчитывали физики. Проект был закрыт, и сейчас это не канал, а искусственное озеро, которое местные жители называют ядерным. Вообще в послужном списке треста «Гидромонтаж» более десятка закрытых городов: Томск-7, Красноярск-26, Красноярск-45, Свердловск-44, Целиноград-25, Пенза-19 и другие.

Работы на Новоземельском полигоне экспедиция МСУ-24 начала в 1970 году с бурения разведочной скважины глубиной 2000 м. Впервые в практике Крайнего Севера трест «Гидромонтаж» внедрил эффективный метод реактивно-турбинного бурения (РТБ) скважин большого диаметра. Уникальная технология была разработана группой конструкторов во главе с Георгием Ивановичем Буллахом в Московском институте буровой техники (ВНИИБТ). В этой работе самое активное участие принимали специалисты ВНИИ ядерной геофизики и геохимии (ВНИИЯГГ), директором которого был Олег Леонидович Кузнецов (впоследствии – академик РАН). Они проводили полевые геофизические исследования, результатом которых были обоснования по выбору участков под испытательные скважины. Наличие таких обоснований позволило в очень сложных климатических и геологических условиях в короткие сроки пробурить ряд глубоких скважин большого диаметра, в которых были проведены подземные испытания одних из самых мощных в мире ядерных зарядов.

Сложность производства работ состояла в том, чтобы обеспечить вертикальность ствола. Буровая коронка, встречая новый пласт породы с новым углом залегания и новой категорией, могла «скользнуть» по нему или «забуриться» в него. Нередки были случаи «потери» коронки. Тогда приходилось бетонировать нижний участок скважины и новой коронкой разбуривать этот монолит. При цементировании обсадной трубы, бывало, повреждалась сама труба, случалось, что при подъеме и вышку роняли. Иногда для выяснения причин технических сбоев приходилось спускаться в скважину, что было грубейшим нарушением техники безопасности и создавало угрозу жизни. Бывали и пожары. Опускание зарядов в скважины, протяжка кабелей, заливка железорудного концентрата (ЖРК) и устройство забивочных участков также вызывали немало трудностей, так как, в отличие от штольни, доступа в скважину специалистов для исправления возникавших проблем уже не было. В общем, картина была похожа на Армагеддон, вспомните такой кинофильм.

Первое испытание в скважине на Новоземельском полигоне было успешно проведено на объекте Ю-3 27 июля 1972 г. Это был малый калибровочный заряд. А 27 октября 1973 г. в скважине Ю-1 испытан самый мощный заряд за период подземных испытаний в скважинах. Глубина скважины была 1900 м. По словам очевидцев, в районе эпицентра близлежащие сопки превратились в озера, а озера – в сопки...

В 1975 году были проведены последние испытания в скважине Ю-7 на Новоземельском полигоне, а в 1978-м специалисты МСУ-24 треста «Гидромонтаж» выполнили бурение двадцати скважин глубиной 20 м и диаметром 1200 мм для проекта по созданию открытого водоема на склоне горы Рыжая в пос. Северный. Камуфлетными взрывами были сделаны полости на дне скважин, в них заложили взрывчатку, которая была взорвана очередями с некоторой задержкой во времени. Такая технология направленного взрыва, разработанная специалистами треста «Союзвзрывпром», позволила без применения землеройной техники создать искусственное озеро объемом более 100 тыс. куб. м, которое стало обеспечивать поселок Северный пресной водой.

В Северном я провел почти половину своей службы на Новой Земле, в основном в летне-осенний период, а также до 3–4 месяцев зимой. Всегда находил поддержку у командира войсковой части 90214 капитана 2-го ранга Демьянченко Дмитрия Антоновича, начальника штаба капитана 3-го ранга Чупилко Владимира Михайловича. Поддерживать связь с отделом капитального строительства мне помогал начальник узла связи капитан-лейтенант Ю. Тамуров. Беседы о здоровье мы вели с выпускником ВМедА им. С.М. Кирова, молодым доктором лейтенантом Рухлядой Николаем Васильевичем, ставшем впоследствии заслуженным врачом РФ, доктором медицинских наук. Это его в 1977 г. адмиралы толкали к медведю, которого ранил солдат из подразделения спецчастей внутренних войск на площадке КПА объекта А-7П: мол, ты же врач, иди, посмотри, сделай что-нибудь.

В 1975 году мне довелось зимовать в Северном вместе с замечательным человеком – инструктором политотдела капитаном 2-го ранга Котовым Александром Ивановичем. Зимними вечерами в кают-компании, играя в шеш-беш, он рассказывал наизусть поэмы Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Твардовского. Александр Иванович является автором слов одной из наших любимых песен – «Север, север без конца и края».

Мы ехали на Крайний Север не за славой и не за деньгами. Ехали, чтобы испытать себя, ехали за романтикой. Наша романтика оказалась не только суровой и жесткой, но и опасной. Потому что для нас, военных, Новая Земля навсегда останется в памяти как полигон. Ядерный полигон. Полигон, который прошел атомную войну. Да, именно так, Новоземельский полигон прошел атомную войну. И мы были на этой атомной войне.

Мною приведены фамилии лишь небольшой части новоземельцев. В подготовке и проведении испытаний участвовали люди самых разных специальностей: топографы, геодезисты, геологи, горняки, строители, монтажники, сборщики, испытатели, измерители, метеорологи, химики, летчики, моряки, связисты, врачи, водители. Это далеко не полный перечень. Мы жили на Новой Земле с семьями, так что наши дети и жены, воспитатели детских садов, учителя школ тоже в какой-то мере могут считать себя причастными к серьезному государственному делу.

Тем не менее наш общий труд был вознагражден. В день 60-летия Центрального полигона Российской Федерации в центре поселка Белушья Губа был торжественно открыт монумент создателям ядерного щита России. Это не первый памятник такого рода на Новой Земле, но, на мой взгляд, безусловно, лучший.

[Newlander]

А.Н. Снежко


Анатолий Николаевич Снежко – полковник в отставке, имеет высшую квалификационную категорию «Военный летчик-снайпер». Ветеран боевых действий. Проходил службу в 327-м отдельном транспортном авиационном полку морской авиации ВМФ. В числе основных задач, решаемых полком, было авиационное обеспечение ядерного полигона на Новой Земле. Летал на Новую Землю с 1979 по 1984 год в экипажах А.Л. Квашнина, А.Н. Беленкова, А.Р. Симанова, а с 1986 по 1996 год – командиром экипажа самолетов Ан-12.

МОИ КИЛОМЕТРЫ НАД АРКТИКОЙ.

Я родился 21 октября 1954 года в поселке Маромица Кировской области. Школу оканчивал в г. Барановичи, в Белоруссии. В 1973 году был призван на срочную службу. Из армии в 1974 году поступил в Балашовское высшее военное авиационное училище летчиков. Перед выпуском проходил войсковую стажировку в транспортном полку авиации Балтийского флота, летал помощником командира корабля на самолетах Ан-12, что и предопределило мою дальнейшую судьбу…

За 18 лет полетов в Арктику Центральный ядерный полигон на Новой Земле стал для меня вторым родным домом. Трехэтажное здание на аэродроме Рогачёво, куда приходят летчики, специалисты аэропорта, пассажиры и в котором размещается командно-диспетчерский пункт (КДП) управления авиацией, невозможно перепутать ни с каким другим. Да и территория вокруг аэродрома своеобразная, она редко бывает без снега, на ней практически отсутствует растительность, кроме мха. Где еще, кроме Новой Земли, можно встретить на аэродроме или в поселке спокойно прогуливающегося белого медведя, который своим недовольным видом как бы показывает: «Не мешайте мне, люди!».

На Новую Землю можно добраться или по воде в короткий период навигации, или по воздуху – при летной погоде. На протяжении многих лет доставку на полигон специзделий, оборудования и людей обеспечивала 1-я авиационная эскадрилья 327-го отдельного транспортного авиационного полка морской авиации ВМФ, в который я прибыл в 1978 году после училища для дальнейшего прохождения службы. Полк был сформирован в 1941 году в Саранске на аэродроме Рузаевка как 64-й авиационный полк специального назначения. Задачей полка был определен перегон новой авиационной техники с заводов в действующую армию (части ВМФ). Собственной авиационной техники у полка почти не было – несколько самолетов типа МиГ-1, УТИ-4 и ЛаГГ-3. При Управлении ВВС ВМФ в Москве имелась отдельная эскадрилья, обеспечивавшая деятельность полка.

В 1942 году 64-й полк вместе с отдельной эскадрильей при Управлении ВВС ВМФ были расформированы и направлены на формирование 65-го авиационного полка специального назначения Главного управления ВВС ВМФ с сохранением дислокации в Саранске. Смешанный полк имел в своем составе пять эскадрилий (две истребительные и по одной – штурмовой, транспортной, бомбардировочной), на вооружении которых было около 40 самолетов различного назначения.

После формирования полк перелетел на подмосковный аэродром Измайлово. Задачами полка были определены: перевозка военных грузов и личного состава, выброска десанта в тылу врага, доставка боевых приказов и документов в части ВМФ, другие виды обеспечения оперативной и боевой деятельности, перегон самолетов с заводов в действующие авиационные части ВМФ. В 1945 г. полк становится 65-м транспортным полком авиации ВМФ, в 1955 г. переименовывается в 65-й отдельный транспортный авиационный полк ВМФ. В 1957 г. 65-й отап переформирован в 277-ю отдельную транспортную Краснознаменную авиационную эскадрилью ВВС ВМФ без изменения места дислокации. На вооружении эскадрильи находились 12 самолетов Ил-14.

В 1959 г. часть на основании Директивы ГШ ВМФ была перебазирована на аэродром Остафьево, а в 1963-м 277-я отаэ развернута в 327-й отдельный транспортный Краснознаменный авиационный полк с подчинением командующему ВВС ВМФ. В составе полка имелась 1-я авиационная эскадрилья, состоявшая из восьми самолетов Ан-12, и 2-я эскадрилья из десяти Ил-14. Ан-12 были переданы с Новой Земли и из полков военнотранспортной авиации. В 1966 г. в полк начинают поступать самолеты Ан-24, в 1970-х годах – Ан-26, в 1980-х – Ан-72. Вот в этом полку мне предстояло служить.

Несмотря на время года, еженедельно, а иногда – и дважды в неделю, из Остафьево в Рогачёво с посадкой и дозаправкой на аэродроме Лахта или в аэропорту Талаги города Архангельска (или – напрямую) экипажами Ан-12 выполнялись полеты одним, а иногда и двумя бортами. Время полета по обычному маршруту Остафьево – Лахта занимало два часа, еще два часа – спрямленный маршрут через остров Колгуев на аэродром Рогачёво. Если же погодные условия вынуждали лететь через Нарьян-Мар, то время полета увеличивалось и составляло 2 часа 20 минут. По прибытии самолета в Рогачёво экипажам часто ставилась задача на выполнение рейса-челнока в Архангельск и обратно в Рогачёво. Как правило, они выполнялись для доставки людей или груза для военторга новоземельского гарнизона. С 1979 года в составе экипажа Ан-12 под руководством командира капитана Анатолия Лаврентьевича Квашнина в этих полетах на Новую Землю стал принимать участие и я.

Первые впечатления от Новой Земли были необычными. На Большой земле стоит жаркое лето, а здесь прохладно, ветрено, в расщелинах между сопок лежит снег, нет деревьев и даже кустов. Погода в течение дня меняется несколько раз, солнце периодически появляется и тут же скрывается за низкую облачность с моросящим мелким дождем. Удивительным был и аэродром, с достаточно длинной бетонной взлетно-посадочной полосой, на котором базировались истребительный авиационный полк 4-й дивизии ПВО (самолеты Як-28П с велосипедным шасси, позднее – новейшие истребители Су-27) и вертолетная эскадрилья авиации ВМФ, различные модификации Ми-8.

Вызывали удивление полки продовольственных и промтоварных магазинов в Рогачёве и Белушке, здесь продавались товары, которых на Большой земле просто не видели. В конце 70-х и начале 80-х годов снабжение на полигоне было на высшем уровне. Государство заботилось о тех, кто жил, служил и создавал ядерный щит в суровых условиях Арктики.

Мне повезло, что службу я начинал в экипаже капитана А.Л. Квашнина. Это был хороший командир, у которого многому можно было научиться, что я и делал с большим удовольствием. Под руководством Анатолия Лаврентьевича стал осваивать новую должность и территории, где проходили полеты. Не всегда они выполнялись по графику, свои коррективы вносили сложные метеорологические условия: туманы, сильные снегопады, метели, сильный боковой ветер, гололедица и др. Погода по маршруту перелета, особенно в осенне-зимний период, менялась очень быстро, зачастую не оправдывая прогноз метеорологов. Находясь на аэродромах Остафьево, Лахта, Талаги, случалось по несколько суток ждать погоды для вылета в Рогачёво, как, впрочем, из Рогачёва – на Большую землю.

В конце мая 1983 года два экипажа самолетов Ан-12 (командиры – майор А.Л. Квашнин и капитан В.Н. Ижутов) неделю не могли вылететь из Рогачёва из-за ураганного ветра. При ясном голубом небе с востока (со стороны Карского моря) дул ветер силой 30–35 м/с с порывами до 50 м/с (в этот период на аэродроме была зафиксирована максимальная скорость ветра – 51 м/с). Это уникальное погодное явление называется новоземельской борой. Продолжительность новоземельской боры может достигать 7–10 суток при скорости ветра в порывах до 60 м/с на юго-западе Новой Земли и 80–100 м/с – в районе пролива Маточкин Шар. Порывистость новоземельской боры объясняется образованием на подветренной стороне гор вихрей с горизонтальной осью и пульсационным обвалом объемов холодного воздуха, накопившегося на высокогорье. Новоземельская бора, как правило, возникает на атмосферных фронтах. Во время ее возникновения воздух наполнен густым снегом и напоминает курящийся дым. Видимость при этом зачастую падает до нуля.

Хорошая летная и штурманская подготовка с моим первым командиром экипажа А.Л. Квашниным и штурманом В.А. Пьянковым, а в дальнейшем под руководством опытных командиров и штурманов Е.М. Михайлова, Г.Р. Петросяна, А.Н. Беленкова, А.Р. Симанова, В.И. Базванова, А.М. Маскова, Ю.И. Коршикова, В.А. Пентюхова, П.Л. Шевченко, Ю.А. Соколова, В.М. Кириленко, Н.Н. Гембаря, Г.Н. Бударина, А.Г. Тищенко, А.Н. Варуши, с которыми я неоднократно летал в одной кабине самолета, – позволила мне более десяти лет без летных происшествий летать командиром экипажа Ан-12 в суровых условиях Заполярья.

Вспоминаю, как приятно было улетать из Рогачёва домой в Остафьево после выполнения всех запланированных рейсов, тем более что перелет обычно выполнялся напрямую – 3 часа 50 минут от взлета до посадки. Экипажи старались прилетать домой в субботу, чтобы начальник штаба эскадрильи на выходные не определил в наряд или на дежурство. Специфика службы и работы экипажей военно-транспортной авиации такова, что много времени приходилось находиться в отрыве от семьи. Связи с домом почти не было, что происходит в семье – неизвестно. Только в экстренных случаях оперативно-диспетчерская служба могла дозвониться до экипажа и довести необходимую информацию.

В качестве командира экипажа Ан-12 я стал летать на Новую Землю с лета 1986 года. Дел стало еще больше, ответственность на порядок выше, чем была ранее на должности помощника командира корабля. Летал в различных условиях днем и ночью, летом и зимой. Бывало, что от напряжения после посадки прошибало потом от головы до пяток. При выполнении захода и посадки в сложных метеоусловиях командир экипажа всегда решает задачу с «семью» неизвестными величинами, которые постоянно и ежесекундно меняются. По приборам (вне видимости земли и ВПП) управляет самолетом в трех плоскостях посредством штурвала, педалей и триммеров, принимает команды от руководителя полетов, службы посадки, штурмана, управляет режимом работы четырех двигателей, руководит работой экипажа, отдавая соответствующие команды. Установив визуальный контакт с ВПП, дело чести командира – выполнить мягкую посадку и удержать самолет на осевой линии взлетно-посадочной полосы (особенно при сильном боковом ветре). При всех многочисленных полетных заданиях полеты на Новую Землю были основными для экипажей Ан-12. Матушка Новая Земля, несмотря на непредсказуемость погоды, была, в основном, к нашим экипажам благосклонна, позволяла принимать и выпускать самолеты в сложнейших метеоусловиях. В таких случаях большой груз ответственности ложился на командиров экипажей и группу руководства полетами.

В феврале 1978 г. в Рогачёво при заходе на посадку в снежном заряде с ограниченной видимостью (заход выполнялся с северной стороны аэродрома) произошла авария самолета Ан-12, командиром экипажа которого был майор Тамилов. Самолет столкнулся с землей (плотным снежным нáстом) на удалении двух километров от начала ВПП, «упал» с высоты 150 метров на скорости 270 км/ч. Экипаж и пассажиры остались живы, а самолет разрушился.

После расследования аварии комиссия пришла к выводу, что экипаж оказался в условиях, которые были мало изучены. Такое явление, как «сдвиг ветра», рассматривалось раньше только в горизонтальной плоскости, – это резкое изменение ветра по силе и по направлению, иногда на 180 градусов. А вот «сдвиг ветра» в вертикальной плоскости нигде не рассматривался. В Рогачёво имелась особенность в заходе на посадку при сильном восточном ветре. Этот ветер с Карского моря огибает гряду сопок и меняется по силе и по направлению в вертикальной плоскости, появляются завихрения, образуются восходящие и нисходящие потоки – «жгуты». Они очень опасны у земли на предельно малых высотах. Самолет Ан-12 на глиссаде снижения попал в такой поток – «воздушный жгут», его просто за секунды прижало к земле, что привело к аварии. В дальнейшем при заходе на посадку в таких условиях экипажи строго выдерживали глиссаду снижения и обеспечивали самолету запас скорости для вывода его из внезапного, нерасчетного снижения и ухода на запасной аэродром.

5 марта 1991 года на аэродроме Лахта командир эскадрильи подполковник А.Л. Квашнин выполнял взлет с максимальным весом для перелета на Рогачёво. Взлет не получился, так как на взлетно-посадочной полосе в момент начала разбега у самолета подломилась правая стойка шасси. Все, кто был на борту, «родились в рубашках», каждый год экипаж и пассажиры отмечают второй день рождения. После расследования комиссия выявила причину: усталость металла. В дальнейшем борт был восстановлен на 325-м авиационном ремонтном заводе в городе Таганроге.

За многие годы военно-транспортными самолетами Ан-12 1-й авиационной эскадрильи 327-го отап перевезены на Новую Землю и обратно тысячи пассажиров, тонн различных грузов, десятки специзделий для испытаний. Новая Земля, благодаря замечательным людям, которые там служат, работают и живут, для экипажей была вторым домом, вторым гарнизоном службы. Новоземельцы и сегодня добрыми словами и с благодарностью вспоминают имена членов экипажей Ан-12, которые в разные годы летали на полигон. Я их назову поименно.

Командиры авиационного полка и заместители: полковники В.И. Базванов (летал на Новую Землю более 10 лет), А.Р. Симанов (летал на Новую Землю более 20 лет), Ю.А. Новожилов, Е.М. Михайлов, П.Л. Шевченко, подполковник В.А. Пентюхов; заместитель командира полка по безопасности полетов подполковник А.М. Масков (летал на Новую Землю более 20 лет).

Командиры авиационной эскадрильи и заместители: подполковники А.Н. Беленков, А.Л. Квашнин (летал на Новую Землю 20 лет), А.П. Демихов; подполковники Г.Р. Петросян (в 60-е годы служил на Новой Земле, летал в то время на самолетах Ан-2), В.Н. Ижутов (летал на Новую Землю 16 лет).

Командиры авиационных отрядов: майор А.И. Стольников, майор В.А. Боярский, майор В.С. Подскребаев, майор Ю.И. Коршиков (летал на Новую Землю 20 лет), подполковник А.Н. Снежко (летал на Новую Землю 18 лет).

Командиры экипажей: майор Н.В. Домрачев, майор М.И. Чуносов (летал на Новую Землю 15 лет), капитан А.С. Кузнецов.

В 1998 году 327-й отдельный транспортный полк авиации ВМФ был переформирован в 399-ю отдельную транспортную авиационную эскадрилью, но это уже другая история, не имевшая отношения к полигону, который был выведен из состава ВМФ и передан в 12-е ГУ МО.

Встречаясь с однополчанами, мы всегда передаем низкий поклон и слова благодарности новоземельцам за то, что они всегда с уважением, добротой и радушием относились к прилетающим экипажам, обеспечивали всем необходимым, создавали уют и комфорт в суровых условиях Севера.

P.S. Вернусь к перевозкам людей. Здесь случались разные ситуации.
Желающих улететь с Новой Земли (как, впрочем, и вернуться на нее) всегда было больше, чем количество мест на борту, персоналии которых определялись списком отдела перевозок. При полете на большой высоте пассажиров в гермокабину набивалось, как селедок в бочке, никого не смущало, что в таком положении приходилось лететь по нескольку часов. На малой высоте «дышалось» гораздо более свободно, народ равномерно распределялся по всему грузовому отсеку и даже имел возможность подкрепляться во время полета. В 1994 году экипаж майора Чуносова летел «с плечом» через Остров в Псковской области. На аэродроме выяснилось, что дальнейший полет предстоит на большой высоте, то есть появились «лишние» люди. Командир экипажа оставил тех, кого он знал, невзирая на должности и звания. Естественно, что они были из Рогачёва. Старший по воинскому званию на борту был не согласен с этим решением, но последнее слово осталось за командиром экипажа. Остальных отправили обратно в Остафьево, благо тут же на аэродроме стоял «под парами» Ан-26. По прилете на Новую Землю Михаила Ивановича вызвали в штаб «на ковер», где долго объясняли, кто есть кто на полигоне. Ничего нового он для себя не узнал.

Бывали и неплановые вылеты, когда членов экипажа приходилось буквально «выдергивать» из-за стола. Назывались они санитарными рейсами, выполнялись в Североморск, Архангельск или Москву. Нет ничего дороже человеческой жизни, на Севере это понимаешь особенно хорошо.

[Newlander]

П.М. Попов.

Павел Михайлович Попов – капитан 1-го ранга запаса, служил на Новой Земле с 1982 года в научно-испытательной части в должностях от инженера-испытателя до заместителя начальника отдела. Затем в 1997– 2002 годах проходил службу в центральном аппарате 12-го ГУ МО. После увольнения с должности начальника отдела 6-го управления поступил на работу в центральный аппарат Минатома. В конце 2004 года с должности начальника отдела Управления бюджетного планирования и государственного заказа был переведен в Институт стратегической стабильности заместителем директора по научной работе, с 2011 года – главный научный сотрудник. Ветеран подразделений особого риска, ветеран военной службы, ветеран атомной энергетики и промышленности. Кандидат технических наук, старший научный сотрудник.

НОВАЯ ЗЕМЛЯ 1960-х ГОДОВ. ПЕРВЫЙ ПРИЕЗД

Родился я в 1960 г. в г. Керчь Крымской области в семье офицера ВМФ Михаила Васильевича Попова, где после окончания Военной академии тыла и транспорта он служил командиром береговой базы одного из корабельных формирований. В 1964 году отец, проходивший тогда службу командиром береговой базы аварийно-спасательной службы КЧФ в Севастополе, был переведен на Новую Землю на должность заместителя командира бригады кораблей специального назначения по материально-техническому обеспечению. По прибытии участвовал в разборке и эвакуации кораблей, оставшихся после испытаний в губе Черная, принимал у Северного морского пароходства теплоход «Буковина», впервые зафрахтованный для обеспечения подземных ядерных испытаний, и был его первым комендантом во время работ в поселке Северный.

Следом за ним сразу же переехала и семья, что по тем временам удавалось далеко не всем. С жильем было туго, жили в коммуналках. Отношения между соседями складывались практически родственные и продолжались десятилетиями: переписывались, заезжали в гости; двери в комнатах не запирались. В нашей коммуналке в самой большой комнате жила наша семья (родители и мы с братом). Две другие занимали Бушины (Алексей Никитич, капитан 1-го ранга, был начальником политотдела бригады кораблей специального назначения, а его жена Анна Михайловна работала в госпитале старшей медсестрой; помню, что она постоянно носила больным матросам из ее отделения что-нибудь вкусненькое, переживала за них и всячески заботилась) и Устькачкинцевы, а затем Трофимовы (глава семьи – подполковник-медик, жена и дочь – чуть старше меня). Достаточно сказать, что от переехавших на Большую землю соседей я получал по почте подарки ко дню рождения! К Бушиным, помню, мы заехали с отцом после моего выпуска из ЛНВМУ и остались ночевать (пока учился, я тоже изредка их навещал), с Устькачкинцевыми родители переписывались, а Трофимовы уже в 2000-х годах приезжали из Астрахани в Севастополь и заходили в гости к родителям.

Горячего водоснабжения в квартирах не было, в ванных комнатах стояли «титаны», было принято ходить в баню – в поселке она располагалась в конце улицы Советской, слева за горкой (на которой стояло одноэтажное здание отделения Госбанка) на пешеходном (по коробам водовода) пути в тыл. Помню, как мы с отцом ходили в баню на штабной корабль бригады «Эмба», с которого до 1963 года осуществлялось управление атмосферными ядерными испытаниями. Удивил строгий режим прохода – не как надругие корабли (теперь я понимаю, что, по-видимому, тогда еще не была демонтирована аппаратура телеуправления-телеконтроля). Запомнилась богатая внутренняя отделка деревом ценных пород, бронзой, кожей, бархатом – этот ледового класса пароход датской постройки до передачи по репарациям Союзу ССР служил у финнов круизным лайнером.

Госпиталь в Белушьей Губе был большой и хороший уже тогда: маме удалили камни из почки – серьезная полостная операция. Представляю, как все это выглядело бы в случае окончательной реализации идеи глобального аутсорсинга, рожденной в воспаленном воображении отдельных, к счастью – бывших, современных руководителей Минобороны. Сообщение с Большой землей было весьма нерегулярным: летали Ил-14 полярной авиации, пассажиры сиживали по многу дней в ожидании погоды – в основном в Амдерме, Нарьян-Маре. Со временем самолеты стали совершеннее, но погодный фактор остался: сидеть приходилось чаще уже в Архангельске. Этот фактор определял и ассортимент продовольственных товаров: о свежих молочных и кисломолочных продуктах нечего было и мечтать (правда, была в гарнизоне ферма – в детский сад и госпиталь поставлялось молоко), а вареная колбаса служила хорошим подарком с Большой земли даже в 80-х годах. В магазине № 1 (только сейчас родилась ассоциация с Елисеевским) стояли бочки с черной и красной икрой, на полках размещались консервы: крабы, лосось, севрюга, печень трески, шпроты, тушенка, сгущенка и другие «дефициты», обширный перечень которых хорошо известен с советских времен. С тех пор я долгое время считал, что настоящий салат оливье делается именно с крабами. Продукты были или замороженные, или консервированные. Свежие овощи, завозимые в навигацию морем, выдавались в продпайках, вместе с замороженным мясом и различными консервами (очень высокого качества; теперь такие крайне редко можно встретить), галетами и иногда – воблой, запаянной в большие металлические банки. Все продукты, поставляемые для Вооруженных сил, проходили тогда строгую военную приемку; в 80-е годы качество пайковых консервов почему-то ухудшилось, не говоря уже о 90-х.

Запомнилось, что на Новой Земле всегда был вкуснейший ржаной хлеб. По-видимому, в него клали все необходимое нужного качества и ничего лишнего не клали: воровать было бессмысленно – не увезешь, и эрзац-продукты взять было негде. Этот хлеб, посыпанный сахаром-песком и политый водой из-под крана, сопровождаемый пайковой сгущенкой, в отсутствие дома родителей (протестовавших против избытка сладкого) служил замечательным лакомством. В саду и школе детям давали рыбий жир, гематоген, поливитамины.

Выдавали в пайках и местного лосося – гольцов. Помню тех гольцов – они были большие (в мой тогдашний рост), с ярко-красной мякотью. Их заготовка осуществлялась централизованно, с учетом нереста, и не была варварской – до эвакуации с Новой Земли гражданского населения заготовители добывали более серьезные объемы. Гольцы вялились в кухнях на натянутых крест-накрест веревках и использовались в общих застольях. На островах действовал «сухой закон», но, конечно же, алкоголь потреблялся, впрочем, весьма умеренно – не только в силу дефицита, просто не было традиции пьянства. Каждый отпускник считал своим долгом привезти что-нибудь для будущих праздников (тарой служили пластиковые канистры). Застолья всегда были общими в масштабе квартиры, с приглашением гостей, танцами, шутками, интересными рассказами и исполнением песен.

Должен заметить, что в мотивации тогдашнего населения Новой Земли меркантильной составляющей практически не было. Жили все, мягко говоря, небогато, и критерии благополучия не определялись материальным фактором – жизненные ориентиры были несколько иные (может быть, потому, что после войны прошло меньше 20 лет, люди ориентировались на реальные жизненные ценности). Из надбавок существовал только районный коэффициент к должностному окладу и к выслуге лет (никаких «полярок» или коэффициентов к другим начислениям не было). Зато реально работала вечерняя школа для матросов и солдат, многочисленные кружки и секции в матросском клубе и доме офицеров, большие библиотеки, несколько позже – бассейн со спортивными залами, устраивались спортивные состязания и роскошные концерты художественной самодеятельности (и не из-под палки!), выпускались не только ежедневная газета, но и периодический журнал. Уровень концертов был высок: исполнялись оперные партии и сцены из оперетт, сложные музыкальные произведения и танцевальные композиции – в гарнизоне было много образованных культурных людей с соответствующей подготовкой, а образцы местного песенного и стихотворного фольклора из 60-х годов по качеству и количеству остались, на мой взгляд, непревзойденными.

Дети развлекались строительством снежных «крепостей» (помню, меня поздно вечером снимал с «поста» отец – участники игры забыли обо мне и ушли по домам), катались с гор на санках, ходили на лыжах (в каждой квартире были и передавались по наследству несколько пар лыж – военного образца с ременными креплениями). Коньки как-то не прижились – не было подходящего ровного участка льда, даже после расчистки озерный лед оказывался бугристым, в трещинах. Бывало, что дети забредали куда-нибудь на окраину (или задерживались в гостях) и после объявления по трансляции их искали всем гарнизоном. За проступки и антиобщественное поведение подростки могли быть выселены из гарнизона вместе с родителями (существовало такое понятие – в 24 часа), правда, случаев такого выселения я не помню: видимо, угроза действовала сама по себе.

Со мной, помнится, до объявлений по радио дело не доходило (может быть, пару раз): меня узнавали и приводили домой (очень был похож на отца). Однажды, правда, я заставил отца поволноваться. В хорошую погоду он вел меня из детского сада и ему понадобилось по делам ненадолго зайти в офицерскую столовую; он оставил меня на углу «адмиральской» гостиницы: до столовой и до дома метров по 50. Погода моментально испортилась, минут через десять (как мне казалось) ожидания мне стало неуютно, и я пришел домой. Отец появился примерно через час взмыленный: все это время он искал меня на улице.

Часто детей из детского сада (а он находился в начале улицы Советской, возле ДЭС-1) в плохую погоду забирали на гусеничном транспорте, в несколько рейсов. Однажды ГТС с нами, детьми, заблудился и уехал бы в залив, если бы чудом не наткнулся на памятник Ленину, стоявший тогда перед матросским клубом.

Медведи в поселок наведывались и тогда. Вспоминается курьезный случай с хорошим концом. Некий мичман шел по улице Советской в «первый вариант» (новоземельцы поймут) и возле офицерской столовой встретил медведя. Неподалеку строился первый в поселке пятиэтажный дом; был выстроен высокий первый этаж, а второй – поднят до подоконника. Деваться было некуда, мичман бросился к стройке и в чем был («железная» шуба, валенки), в том и запрыгнул на второй этаж. Тем и спасся. Это, несомненно, был мировой рекорд, который автор в спокойной обстановке, к сожалению, повторить не смог.

В доме офицеров много лет стояло чучело медведя, добытого в тамбуре подъезда, где располагалась квартира начальника полигона. В плохую погоду медведь случайно нажал рычажок на двери и ввалился в тамбур дверь за ним захлопнулась. Там его и вынуждены были застрелить, сообщив в надзорные органы (белый медведь давно значится в Красной книге).

Отпуска не всегда были летом, и в зимний период отпускники оставляли детей на попечение соседей и друзей. Однажды мой старший брат с одноклассником, оставленным на попечение наших родителей, зашли далеко от дома. Когда внезапно испортилась погода, они наткнулись на домик насосной станции на озере Шмидта и укрылись в нем вместе с вахтенными матросами. Был хороший «первый вариант», видимость почти нулевая. Брат позвонил домой, но не договорил (товарищ испугался ответственности и нажал на рычаг) и родители не знали, где находятся дети. Всю ночь шли поиски, у мамы случился сердечный приступ, под утро ее увезли в госпиталь. Утром все стихло, и провинившиеся пришли домой. Вскоре появился отец, выгнал меня из комнаты и оба нарушителя получили ремня (единственный известный мне случай в семье). Помню, как «приемный» кричал: «Не имеете права, я не ваш ребенок!». В ответ услышал: «Твой отец мне еще спасибо скажет»; так позже и случилось.

Летом дети зимних отпускников, в свою очередь, отправлялись на Большую землю к кому-нибудь из родственников (или в пионерлагеря). Считалось нормой поручить детей какому-нибудь попутчику. Невозможно было, чтобы кто-то отказался от этого или от доставки посылки, или не приютил новоземельцев, находящихся в пути. Помню, мы с мамой завезли посылку с Новой Земли (традиционных гольцов) домой заместителю начальника 6-го управления ВМФ контр-адмиралу А.И. Кисову, Герою Советского Союза (естественно, это я теперь понимаю – кому). Самолет прилетел поздно, и был уже вечер; нас оставили ночевать (с местами в гостиницах в Москве, если кто не помнит, было тяжело), утром мы продолжили путь.

Попутчики до самого места находились редко, и дети добирались сами (как вариант, попутчики и родственники созванивались, и дети поручались в пути проводникам или стюардессам). Летом 1965 года 14-летний брат со мной, пятилетним, путешествовал по стране: военным бортом до Москвы, оттуда к родственникам в одну из прилегающих областей, затем к родственникам в Москву, затем в Севастополь. Без навигаторов и мобильных телефонов находили нужные адреса, практически везде у брата были новоземельские школьные приятели, а в Севастополе за нами присматривали родительские друзья. Все это было в порядке вещей. Сейчас времена, конечно, изменились, но, по-моему, не настолько, чтобы сознательно поощрять инфантильность в своих чадах, как поступают некоторые родители. Не было случая (впрочем, и необходимости – тоже), когда родители проверяли бы у брата или у меня домашние задания или, не дай бог, участвовали бы в их выполнении. Во все спортивные секции и кружки и на Новой Земле, и на Большой земле мы всегда записывались сами. Забегая вперед, скажу, что мой сын, когда мы поселились в г. Домодедово в выделенной Минобороны квартире, не захотел менять школу и с 13 лет до окончания школы ездил на станцию метро Сухаревскую.

Отсутствию телевидения на Новой Земле в тот период я, как, наверное, и многие, должен быть благодарен. В четыре года я уже читал, играл с соседом Алексеем Никитичем в шахматы, а воспитатели в детском саду, когда им нужно было уединиться, оставляли меня читать детям книгу. В 6 лет я собрался в школу, но родители убедили меня в отсутствии мест (потом-то я понял, что обманули), а когда в свое время пошел в первый класс, учителя водили меня во второй класс в качестве образцового чтеца.

Хотел бы вспомнить о новоземельских собаках. В 60-е годы это были ездовые полярные лайки, оставленные прежними обитателями на островах, и их потомки: крупные, красивые животные, генетически не способные враждовать с человеком. Были в поселке даже собачьи упряжки. При приближении медведя эти собаки, охраняя человека, выходили на бой и порой погибали. К сожалению, находились умельцы, делавшие из собак шапки, и порода постепенно вывелась. Уже в 70-х годах лаек почти заместили большеземельские собаки, а в 80-х порой становилось небезопасно ходить по гарнизону: стаи жили у «своих» домов и набрасывались на проходивших людей-«чужаков». От медведей же они трусливо прятались, спасая свою шкуру. Время от времени излишек этих «защитников» отстреливали. Забегая вперед, расскажу свой случай уже из 90-х годов. Однажды я находился в НИЧ по сигналу штормовой готовности № 1 в качестве старшего. Как это часто бывает, к полуночи внезапно наступил полный штиль, штормовая готовность была отменена и я, получив доклады, отпустил всех дежуривших в корпусах по домам. Пока принимал доклады, докладывал оперативному дежурному, собрался (намеревался поработать), прошло время, и я шел домой уже в одиночестве. Не успел дойти до торгового центра, как из-за дома на меня вышли собаки и обступили полукольцом; эта стая была известна своей злобностью. Они не лаяли, только смотрели и тихо рычали, из чего я заключил, что намерения у них серьезные. Звать на помощь или пытаться бежать было бессмысленно, тем более что намело по колено свежего снега, а я был в унтах и закутан в железную шубу – шел-то в часть в другую погоду. Деваться было некуда: я нагнулся (собаки сразу остановились) зачерпнул снега, слепил снежок и швырнул его в морду вожаку – прямо в нос. Собаки попятились, а после второго снежка – расступились, и я пошел дальше не оглядываясь (достиг границы «владений» стаи). Ощущения, доложу вам, не из приятных.

Можно было бы добавить еще много деталей к уже опубликованным описаниям новоземельского быта 1960-х годов, однако, боюсь, что такое отступление заняло бы слишком много места.

ВТОРОЙ ПРИЕЗД НА ОСТРОВА (1970-е ГОДЫ)

На Новой Земле я окончил первый класс школы, а старший брат Михаил двумя годами раньше – восемь классов и поступил в Ленинградское Нахимовское военно-морское училище (школа была восьмилетней и уехать пришлось бы в любом случае). В 1968 году, после назначения отца для прохождения службы в штаб тыла КЧФ, семья вернулась в Севастополь, а в 1972-м – снова на Новую Землю, куда в 1971 году был переведен отец на должность начальника отделения тыла 6-го ГЦП МО и где в 1977 году в возрасте 50 лет закончил службу начальником Военторга № 354. Этот период его службы старожилы Новой Земли до сих пор вспоминают с благодарностью как рекордный по изобильности снабжения и качеству работы торговли, а не заставшие – пересказывают их воспоминания. Мама Анна Яковлевна заведовала детским садом и тоже оставила о себе добрую память.

Возглавить Военторг отцу предложило командование (точнее – попросило, т.к. формально это было понижение в должности). Потребовался опытный, ответственный и авторитетный человек для поддержания и приведения хозяйства в порядок. В жизни Новой Земли был непродолжительный период, когда начальником новоземельского гарнизона являлся командир дивизии ПВО страны, дислоцировавшейся на островах Северного Ледовитого океана с управлением в Белушьей Губе. Объективно, дивизия не имела таких возможностей по обеспечению как деятельности гарнизона, так и работы Военторга, как флот. Кроме того, принятый в войсках ПВО порядок принудительной ротации офицеров через 2–3 года службы, возможно, и помогавший росту боевой квалификации личного состава, никак не способствовал укреплению среди ответственных лиц желания сделать что-то нужное и значительное для гарнизона, инфраструктуры и населения островов, составлявшего в те годы с учетом поселков и многочисленных отдаленных и обособленных частей и подразделений разных видов Вооруженных сил, организаций и экспедиций различных министерств и ведомств около 20 тысяч человек. Впоследствии руководство Минобороны исправило сделанную ошибку, однако предложенный своего рода «дембельский аккорд» отцу пришлось выполнять и в упомянутый период. Он буквально дневал и ночевал на разгрузках и многочисленных своих объектах (склады, магазины, столовые, кафе, чайные, ателье, парикмахерские, мастерские и т.п.), облетал все отдаленные точки, мотался по командировкам, добывая товары (пригодились и знакомства, приобретенные за много лет службы). Посетивший Новую Землю в 1976 году начальник Тыла ВС СССР генерал армии С.К. Куркоткин, ознакомившись с объектами Военторга, ассортиментом товаров и качеством торгово-бытового обслуживания, был поражен увиденным и в шутку сказал: «Вас надо раскулачивать». Предложил отцу перевод в ГУТ МО, но отец отказался – здоровье было уже не то, бесквартирное житье надоело еще в молодости, а в Севастополе ждала квартира и многочисленные сослуживцы звали на работу.

Такой результат и в повседневных условиях требовал серьезных усилий. Выручало налаженное взаимодействие с командованием гарнизона, московским руководством и командирами частей (в том числе и ПВО), оказывавшими большую помощь. Но и Арктика брала свое. Так, зимой 1973–1974 гг. около месяца держались экстремальные погодные условия (мороз за 30 градусов и ветер за 30 м/с при видимости, близкой к нулю). Случилась крупномасштабная авария систем жизнеобеспечения, отопление в большинстве жилых домов Белушьей Губы было разморожено. Принятое решение об эвакуации гражданского населения на Большую Землю выполнить не удалось – не позволяла погода. Спасение имущества и многочисленных объектов Военторга, а также обеспечение их работы в этих условиях дались непросто. Из-за короткого замыкания электропроводки сгорел один из продскладов, но остальное экстраординарными усилиями было спасено. Однажды по пути в пос. Рогачёво в описанных погодных условиях загорелся ГТС (от искры из выхлопной трубы занялся промасленный брезентовый тент, ветром в секунды раздуло огонь и он перекинулся на двигатель). Как только отец с водителем, каким-то чудом почувствовав неладное, выбрались из ГТС и проверили кузов (вдруг кто-то забрался), тут же взорвались топливные баки. Около пяти километров шли пешком – повезло, что не сбились с пути и не замерзли. Уже когда погода успокоилась и можно было слегка ослабить режим работы, отец слег в госпиталь с приступом стенокардии. Затем родители отправились в санаторий, а я (отопления еще не было, а школа работала) остался под опекой семьи Жариновых: Валера был моим одноклассником, Федор Иванович руководил гарнизонной газетой (в следующем году к 30-летию Победы ему как участнику войны было присвоено воинское звание капитана 1-го ранга – на категорию выше штатно-должностной), а Лидия Васильевна преподавала в школе.

В-общем, трудиться на Новой Земле непросто всем – и службе главного инженера, и медикам, и тыловикам, и связистам, и режиму, и штабу, и личному составу ПВО, и сотрудникам школ и детских садов, и другим, не говоря уже о персонале отдаленных объектов. Кстати сказать, среди испытателей практически не встречалось высокомерного отношения к представителям других служб полигона – никто себя на их фоне героями не выставлял, даже в своей среде (и вовсе не потому, что рассказывать о своей работе было нельзя). К сожалению, взаимным такое отношение было не всегда.

К слову, режим на Новой Земле был поставлен настолько хорошо, а в семьях настолько хватало неспециальных тем для обсуждения, что дети (включая школьников) не знали о полигоне, даже будучи участниками концертов с торжественной частью в ДОФе (я, в частности, выступал на концерте в честь 10-летия полигона в составе танцевального коллектива детского сада). Вместе с тем ощущение причастности к чему-то важному присутствовало, и на этом фоне родительский инструктаж в отношении особенностей поведения воспринимался вполне серьезно. Помню, когда в аэропорту Архангельска, где часто и подолгу приходилось сиживать в ожидании погоды, досужие пассажиры приставали с расспросами на тему «Где живешь, мальчик?», я в четырех-пятилетнем возрасте в зависимости от ситуации четко и исчерпывающе докладывал, что живу на Севере, либо на Юге – в Севастополе.

В 70-х годах быт был налажен лучше: квартиры были в основном отдельные, с горячим водоснабжением, появилась целая улица пятиэтажных домов, а финские дома с выгребными ямами почти исчезли. Школьники носили «спецпошивы» – специального пошива ватные телогрейки с воротником и капюшоном. Для условий Новой Земли – исключительно удобная и практичная вещь! Среди доступных тогда фасонов гражданской одежды не было ничего подобного. По нормам снабжения такие спецпошивы выдавались всем военнослужащим (у матросов и солдат они были основной верхней одеждой), и отцы отдавали их детям (сами ходили в длинных тяжелых «железных» шубах). Развлекались школьники походами в кино в ДОФ и БМК, чтением книг – я лично перечитал, наверное, всю художественную литературу в библиотеке ДОФа, ходили на лыжах и катались с гор (в каждой квартире, как и в 60-х годах, были и передавались по наследству лыжи). Самым опасным времяпрепровождение было в период до 1 сентября, когда было относительно тепло и приехавшие школьники искали развлечений наподобие большеземельских: был у меня и свой опыт. Однажды мы с одноклассником Славой Кисненко катались по заливу Гаврилова (километрах в двух ходьбы от поселка) на плоту из трех бревен; плот, наткнувшись на невидимое препятствие, закачался, и мы попадали в воду с головой. Воды было по пояс, но мы так быстро вскочили и пробежали отделявшие нас от берега метров двадцать, что одежда под курткой с одной стороны тела осталась не замоченной. Вылили из сапог воду и побежали в поселок, дома залезли в горячие ванны и даже не простудились. Не всем так везло: нашу же одноклассницу Лену Григорьеву засосало на бетонно-растворном узле в емкость-дозатор с песком, в которую они прыгали с подругой Людой Быковченко. Оборудование управлялось дистанционно, снизу бункера открылась задвижка, и миниатюрная Люда не смогла вытащить подругу. Лена погибла.

Новый 1975/76-й учебный год в Белушьей Губе начался в новом специально построенном уникальном здании школы, а Новый 1976 год жители поселка встретили с телевидением. Затем в поселке появился переговорный пункт – неслыханная вещь для условий режима 60-х годов. Я же после окончания 8 класса в 1975 году по следам брата поступил в ЛНВМУ, хотя на Новой Земле уже работала десятилетка. Школа была неплохая, но условия ее работы неизбежно сказывались на качестве обучения: учительский состав менялся, не всегда попадались сильные педагоги (знаю на своем примере – мне тоже довелось позже преподавать в этой школе), были пропуски занятий из-за погоды. Лето перед поступлением я посвятил самостоятельному повторению с самых азов курсов физики, математики и геометрии, после чего сдача экзаменов не представила никаких трудностей.

Время обучения в ЛНВМУ вспоминается с теплотой. Преподавательский состав был очень сильный и много давал воспитанникам (разумеется, тем из них, кто хотел и готов был это воспринять), да и как личности офицеры, мичманы и преподаватели были в основном яркие, запоминающиеся, а главное – добрые, хорошие люди. Помню, когда через 20 лет после выпуска я был в городе по делам и зашел в училище, в фойе встретил старшину роты, который нас выпускал. Я был в гражданском, но он меня сразу узнал и назвал по фамилии... Воспоминания о постоянном составе училища заслуживают отдельного рассказа.

Удивительно, как много вмещалось в два года: помимо учебы и исполнения обязанностей старшины класса, я занимался в яхтклубе (у училища были две своих крейсерских яхты на Васильевском острове, мы за ними ухаживали и летом выходили в море, ходили в Кронштадт, вот только в Балтийской регате не удалось поучаствовать – она проходила уже после выпуска), в лыжной секции с выездами в Кавголово, в литературном кружке, в факультативе по английскому языку, по выпуску получил удостоверение военного переводчика. Программа военно-морской подготовки включала теоретические занятия и летнюю практику со сдачей зачетов. На Нахимовском озере ходили на шлюпках на веслах и под парусом, изучали флажный семафор, шлюпочную сигнальную книгу, боцманское дело, вязали узлы и т.п. В Кронштадте размещались на учебном корабле; помимо посещения боевых кораблей и подводных лодок запомнилась экскурсия на подводную лодку первого советского проекта Д-2 (на ней была оборудована учебно-тренировочная станция) и самостоятельная вылазка на крейсер «Киров», который стоял на приколе в ожидании разделки (с него я на память свинтил барашек с иллюминатора). В Краснознаменном учебном отряде подводного плавания нас выдерживали в барокамере, по-видимому, для ознакомления, а попутно определяли пригодность к службе на ПЛ. А ведь было еще и участие в двух парадах на Красной площади, подготовка к которым была очень серьезной и занимала немало времени!

В Москве мы проводили перед парадом больше месяца; продолжалась и учеба: мы занимались со своими преподавателями в обычных школах вечерами, когда помещения пустовали. Во все театры и на все зрелищные мероприятия участников парада, а в особенности нас, пускали без билетов, и мы широко пользовались этой привилегией.

В отпусках удавалось побывать на Новой Земле у родителей (зимой и летом). В те годы требовалась еще и «трудовая практика»: в летний отпуск нужно было определенное количество часов отработать где-нибудь и привезти справку. Я работал на раскопках Херсонеса, а брат в свое время – с геологами на Новой Земле. Один весенний отпуск я провел у брата на корабле, который стоял в доке в Кронштадте (совсем как гардемарин Ю. Ливитин в «Капитальном ремонте» Л.С. Соболева; только известной сцены в кальсонах не было: офицеры отнеслись ко мне очень приветливо); брат поставил меня на довольствие, и я питался в кают-компании, а жил в его каюте. Интересно, что дивизией, в состав которой входил корабль, в это время командовал будущий начальник Новоземельского полигона тогда контр-адмирал В.К. Чиров!

На фоне этих воспоминаний нетрудно представить, какие слова просятся наружу по поводу волюнтаристского решения известного деятеля мебельной торговли, являвшегося на тот момент министром обороны, о прекращении в ЛНВМУ военной и военно-морской подготовки и замене ее изучением слесарного дела!

По окончании ЛНВМУ, воспользовавшись предоставленным за отличную успеваемость правом выбора, приказом начальника ВМУЗ ВМФ для дальнейшего обучения я был назначен в Черноморское высшее военно-морское училище им. П.С. Нахимова. Выбор училища отчасти определялся предложением родителей хотя бы пять ближайших лет провести поблизости от них (брат с 1966 года приезжал только в отпуск). Я знал, что в училище имеются три факультета: два корабельных и один береговой, и в рапорте просил определить меня на противолодочную специальность (2-й факультет). На устроенной для прибывших нахимовцев-выпускников медкомиссии у меня выявилась недостаточная для корабельной службы острота зрения (в Ленинграде этот вопрос возникал, но решился в мою пользу). Мандатная комиссия проходила для меня вслепую (в глаза был закапан атропин); позже по голосам мне удалось восстановить состав участников разговора. Председатель комиссии заместитель начальника училища Л.А. Макаров поинтересовался моими пожеланиями, затем у начмеда – здоровьем и предложил мне третий факультет. Я уточнил, не береговой ли это факультет, и не согласился. После вопроса об успеваемости повисла пауза. Прервал ее начальник кафедры специального вооружения П.Г. Ключкин, сказавший: «Давайте его ко мне». Я почуял подвох и снова спросил о номере факультета и корабельный ли он. Получив утвердительный ответ уже от начальника факультета Ю.А. Гарамова (2-й, корабельный), поинтересовался специальностью и услышал: «Не пожалеете». Озадаченный (перечень специальностей, доведенный до нас в ЛНВМУ, оказался неполным), я согласился – деваться было некуда, и отправился в отпуск. Кстати, мне представился тогда повод задуматься о том, как тесен мир: значительно позже я случайно узнал от отца, что Петр Григорьевич Ключкин когда-то служил на Новой Земле начальником одной из научно-испытательных лабораторий НИЧ.

Была у меня своя программа на пять лет: хотел заняться спортом, языками и вообще самообразованием и развитием. Реализовать ее не удалось: назначили старшиной класса, и со спортом ничего не вышло – действовавший для членов спортивных команд режим предполагал частое пребывание вне коллектива. Правда, на занятиях инязом мне разрешили вместо учебы читать книжки на английском языке, а экзамены я сдавал на подтверждение квалификации военного переводчика. Да и физическая подготовка была поставлена в училище достойно: гребля, плавание в море до поздней осени (помню, сдавали нормативы перед ноябрьскими праздниками) ежедневный бег по утрам, сдача разрядных нормативов по легкоатлетическим дисциплинам, регулярные шестикилометровые кроссы с выкладкой, гимнастика на снарядах, прохождение полос препятствий, состязания по различным видам многоборья, сдача нормативов военно-спортивного комплекса – все это создавало неплохую форму.

Помимо основательной программы из общенаучных и общетехнических дисциплин (высшая математика, физика, теоретическая механика, теория электрорадиотехнических цепей, радиоэлектроника, вычислительная техника, теория автоматического управления и др.), прикладных (включая сопромат и начертательную геометрию) и гуманитарных предметов (иностранный язык, морское право, история КПСС, философия, политэкономия, партполитработа и др.), подготовки на профильной кафедре, обучение по нашей специальности предполагало изучение практически всего, что было в училище:
– как и курсанты корабельных специальностей, мы основательно изучали кораблевождение, включая мореходную астрономию, проходили в морских походах (в том числе – дальнем) штурманскую практику, занимались теорией устройства и живучести корабля и отрабатывали на учебно-тренировочной станции в затапливаемых отсеках борьбу за живучесть, легководолазную подготовку, изучали ракетные комплексы с крылатыми и баллистическими ракетами со «стрельбой» экипажем на тренажерах, боевые средства флота, радиотехнические и гидроакустические средства кораблей, тактику ВМФ; был предмет под названием «морская практика» – изучали боцманское хозяйство, на практике осваивали управление шлюпкой на веслах и под парусом, катером (и получали удостоверения на право управления ими) и др.;
– как и будущие специалисты БРАВ, мы изучали тактику морской пехоты с прохождением практики в полку (обкатка танками, метание гранат, отработка действий подразделений на местности и многое другое); был предмет под названием «автотракторная подготовка» с теоретическим экзаменом, а также сдачей экзамена на автомобильные права группы «С» и получением водительских удостоверений;
– как и будущие авиационные инженеры, мы изучали аэродинамику, реактивные двигатели и сдавали экзамен по электрооборудованию летательных аппаратов.

В общем, ЧВВМУ им. П.С. Нахимова давало выпускникам широкий кругозор и разностороннюю базу, причем знания и навыки формировались с учетом требований времени. Примером качественной подготовки наших специалистов может служить начало службы А.Ф. Журавлева – выпускника 1985 года, впоследствии заместителя начальника полигона, который принял у изготовителя незнакомую технику, выполнил все необходимые действия по ее погрузке-выгрузке, транспортировке, без замечаний отработал на ней опыты на Семипалатинском полигоне и доставил АК на Новую Землю. Конечно же, ему на всех этапах помогали, но и работать за него не пришлось (этот эпизод описан в воспоминаниях им и В.П. Думиком). Со временем выпускники училища стали ведущими специалистами во всех отделах НИЧ (и автоматики с теленаблюдением, и механики взрыва с телеметрией, и быстропротекающих процессов, и радиационных исследований, и даже в 3-м отделе НИЧ, который располагался в Москве и занимался организацией испытаний), при том, что испытательную тематику в альма-матер не изучали и овладевать предметом приходилось на месте. Думаю, что этот факт наилучшим образом характеризует уровень и разносторонность полученного ими образования.

[Newlander]

О КОМАНДИРАХ И НАЧАЛЬНИКАХ ПОЛИГОНА РАЗНЫХ ЛЕТ.

В 1982 году, окончив с отличием училище по специальности «специальное вооружение», я выбрал для прохождения службы 6-й ГЦП МО. В конце июля в составе группы вновь прибывших на Новую Землю представился кому-то из командования полигона, сейчас уже не помню точно, кто именно это был.

Так сложилось, что мне довелось видеть почти всех из руководства полигона, начиная с 1964 года, а со многими лично общаться, в том числе и по службе. Никоим образом не собираюсь давать им какие-либо характеристики. Одно бесспорно: выбор кандидатур для назначения на эти должности определялся масштабом выполняемых задач, в том числе пространственно-временным, и организаторской ролью, отводимой непосредственно командованию полигона. И то, и другое со временем менялось. Достаточно сказать, что, например, в период проведения испытаний в атмосфере в подчинении начальника полигона находились ни много ни мало авиационные дивизии и бригады боевых кораблей, большое количество вспомогательных судов, многочисленные батальоны военных строителей и коллективы прикомандированных специалистов. Нечто подобное, хотя и меньшего масштаба, эпизодически наблюдалось и позже, при подготовке и проведении больших натурных опытов.

На моей памяти полигоном командовали заслуженные, уважаемые адмиралы, многие из которых после службы на Новой Земле возвращались на флот. Среди них были участники войны. Евгений Павлович Збрицкий командовал эсминцами, был старпомом на линкоре «Октябрьская Революция»; Василий Константинович Стешенко командовал тральщиками; Никифор Георгиевич Миненко воевал на торпедных катерах в Советско-японской войне; Станислав Петрович Кострицкий, обучаясь в ТОВВМУ им. С.О. Макарова, также принял участие в войне с Японией – такая была корабельная практика; Евгений Павлович Горожин был юнгой на подводной лодке Северного флота. Это были живые легенды – герои книг о войне, которые мое поколение читало в библиотеках в первую очередь – еще до Майна Рида, Жюля Верна и Василия Яна.

Вице-адмирал Е.П. Збрицкий (начальник полигона в 1963–1969 гг.) после Новой Земли завершил службу в Военно-морской академии и поселился в Севастополе. Мой отец поддерживал с ним отношения, время от времени встречался, присутствовал на похоронах. Евгений Павлович увековечил себя в памяти новоземельцев, оставив замечательные проникновенные стихи о Новой Земле; песня на его слова «Есть такая земля…» известна каждому. Один из сыновей Евгения Павловича – известный в Севастополе врач; с другим, Игорем Евгеньевичем, я лично знаком – он работал в НИИИТ и был одним из основных создателей прибора СРГ7, поразившего американцев своим совершенством во время совместного эксперимента в Неваде (об этом случае рассказывал и писал академик В.Н. Михайлов).

Контр-адмирал В.К. Стешенко дважды был начальником штаба полигона, в промежутке – заместителем начальника морского филиала 12-го ЦНИИ МО, а после непродолжительного командования полигоном (в 1969–1970 гг.) был назначен уполномоченным Балтийской группы гос приемки кораблей ВМФ, начальником флотского арсенала. При нем в 1969 году случилась радиационная авария с облучением участников испытания, о которой уже опубликованы воспоминания.

Контр-адмирал Н.Г. Миненко (начальник полигона в 1970–1974 гг.) много лет служил в ГШ ВМФ заместителем начальника ОМУ, на полигон пришел с должности начальника отдела устройства службы ВМФ. При его участии 27 октября 1973 года на полигоне был произведен самый мощный подземный ядерный взрыв (я был школьником; помнится, занятия прекратили, все население поселка вывели из зданий). Наступившей зимой, в его же бытность начальником полигона в Белушьей Губе случилась крупная авария систем жизнеобеспечения; в 1974 году в возрасте 60 лет он ушел на пенсию. Интересно, что нам довелось встретиться через много лет – в 1997 году. Я служил в 12-м ГУ МО, квартиры еще не было, и по договоренности моего командования с начальником ВА им. Ф.Э. Дзержинского генерал-полковником Ю.И. Плотниковым моя семья некоторое время жила в академическом общежитии на Садовой-Спасской. Однажды мы с приехавшим в гости отцом вышли из здания и во дворе встретили Никифора Георгиевича. Оказалось, что он живет в хрущевке за зданием общежития (Главный штаб ВМФ располагался в 10 минутах ходьбы в Большом Козловском переулке за станцией метро Лермонтовская (тогда уже – Красные ворота). Добрых полчаса сослуживцы общались и общались бы еще, но мы вынуждены были откланяться – куда-то спешили.

Ближе и больше всего мне повезло общаться с вице-адмиралом С.П. Кострицким (командовал полигоном в 1974–1982 гг.) – они с моим отцом были почти ровесниками, оба были младшими в семье, у обоих отцы зарабатывали на жизнь грузовым извозом. Семьи дружили, регулярно встречались, ходили друг к другу в гости, отмечали праздники – и на Новой Земле, и затем в Севастополе, пока были живы. У Станислава Петровича с Ниной Степановной тоже было два сына: старший Сергей был чуть старше моего брата, а младший Юрий – на год младше меня. Сергей был гражданским моряком, жил в Мурманске и перебрался в Севастополь уже на пенсии, когда родителей не стало. Юра нелепо трагически погиб после окончания 4-го курса ЧВВМУ им. П.С. Нахимова.

Станислав Петрович был личностью неординарной, сильной. Думаю, что он много взял от своего старшего брата Сергея Петровича, Героя Советского Союза, контр-адмирала, командовавшего дивизионом торпедных катеров в Советско-японской войне. В Евпатории на стене родительского дома братьев по просп. Ленина, 14 установлена посвященная им мемориальная табличка.

Командовать полигоном он был назначен в звании капитана 1-го ранга с должности начальника экспедиции Севморпути, до этого послужил на всех флотах, командовал кораблями, на Черноморском флоте был начальником штаба 30-й дивизии – одной из основных боевых единиц флота. Тех, кто беззаветно служил делу, он всячески поддерживал, но горе было бездельникам и вредителям!

Помню, в 1982 году по представлению еще С.П. Кострицкого вручали орден начальнику автобазы тыла – честному труженику, который сумел обустроить теплые боксы для автомобилей, что в условиях Новой Земли просто неоценимо. Этот подполковник дневал и ночевал на службе, но иногда позволял себе расслабляться в неслужебное время спиртным – не больше других, просто не находил нужным прятаться (знаю это от непосредственного участника событий). Как ни противился политотдел, заслуженный орден подполковник получил.

Другой пример (рассказывал Станислав Петрович мне лично): он добился перевода с Новой Земли одного из двоих главных военных юристов гарнизона. Последней каплей послужило то, что этот офицер не донес мусорное ведро до подъехавшего мусоровоза (работу мусоровозов, налаженную по своему распоряжению, Станислав Петрович лично проверял), а вывалил на снег возле подъезда (видимо, замерз).

Станислав Петрович регулярно объезжал гарнизон, облетал все поселки и прилегающую территорию, забирался в самые отдаленные уголки и везде добивался порядка. Летом сам ездил за рулем, мог появиться, как из-под земли, в любом месте, ходил в бушлате. Оказалось, что бушлат, не входивший в норму вещевого снабжения офицеров, действовавшими правилами был разрешен к ношению.

Жителям Белушьей Губы есть за что быть благодарными Станиславу Петровичу: проезжая часть улицы и дороги в поселке покрыта аэродромными плитами благодаря ему (именно он рисковал, мягко говоря, быть непонятым, принимая и отстаивая такое решение); дамба к штабу выложена специальным деревянным настилом, применявшимся ранее для покрытия площадок с техникой на испытаниях; дорога в «долине смерти» по пути к тылу, где в плохую видимость попадали под транспорт пешеходы, и дорога в Рогачёво подняты. Все это и многое другое служит до сих пор. Под руководством Станислава Петровича было разработано внятное положение о штормовых готовностях с четкими перечнями мероприятий и распределением полномочий ответственных лиц.

Совершенно очевидно, что наведение и поддержание порядка в условиях полигона требовало определенной жесткости, свидетелем проявления которой я однажды явился. Летом 1976 года я прилетел на Новую Землю в отпуск. Как-то Станислав Петрович был приглашен к родителям на обед (его семья была на Большой земле), после которого он предложил мне поучаствовать с ним в облете территории. В районе поселка Рогачёво увидели внизу браконьерские сети, а на берегу – фигуру с ружьем. Сели, кто-то из офицеров привел «охотника» (а был не сезон): старшего лейтенанта, судя по виду – из ПВО. Кругом валялись трупы птиц. Кострицкий потребовал отдать ружье – нарушитель отказался, мол, чужое. Это было уже прямое неповиновение. Станислав Петрович схватился за цевье и рванул ружье на себя – нарушитель не отпускал. Далее последовала мощная оплеуха, браконьер полетел кубарем и сел, оглушенный, метрах в пяти. Браконьера забрали в вертолет, а затем в Рогачёво передали соответствующим командирам для препровождения на гауптвахту. Мертвые птицы были сфотографированы (видимо, для дальнейшего разбирательства в прокуратуре). Тем, кто шокирован этим рассказом, рекомендую ознакомиться с положениями дисциплинарного устава, действовавшего до 1976 г., по поводу неповиновения: обязанности и права начальника в такой ситуации описывались там четко и однозначно. Затем в уставе появилась более расплывчатая формулировка, далее – более: вполне в духе тогдашних абсурдистских тенденций, когда провалы в законодательстве и управлении страной работали против здоровой части общества. В том же духе в Вооруженных силах искоренили сержанта, его обязанности повесили на бесправного офицера, воспитательная работа заменялась заклинаниями, профессиональные воспитатели демонстрировали чаще негативные образцы поведения, а уволить пьяницу и бездельника было практически невозможно.

Довелось мне познакомиться при разных обстоятельствах с несколькими однокашниками Станислава Петровича по училищу – замечательными, прошедшими свой нелегкий и поучительный путь людьми: Виктор Иванович Самарин служил на Новой Земле 1-м ЗНШ, Лев Константинович Шарапов – заместителем начальника полигона, Валентин Дмитриевич Рычков ушел на пенсию с должности заместителя начальника ВМУЗ. Их уже нет с нами, а с их детьми – моими ровесниками и старше – мы общаемся до сих пор.

С Новой Земли Станислав Петрович был переведен в Севастополь на должность заместителя командующего Черноморским флотом. Там под его началом организовался некий прообраз Союза новоземельцев (насколько мне известно – первый в стране) – встречи в составе 40–60 человек регулярно проходили в здании Морского вокзала. Проводить Станислава Петровича в последний путь мне также удалось: я оказался на Большой земле и прилетел на похороны. Теперь, посещая могилу родителей на 5-м километре Балаклавского шоссе, всегда прихожу и на место, где он похоронен с Ниной Степановной.

Вице-адмирал Чиров Валентин Кузьмич командовал полигоном в 1982–1985 гг. Непосредственно общаться с ним мне в ту пору не довелось (слишком велика была дистанция). Он в свое время был воспитанником Бакинского военно-морского подготовительного училища. На Новую Землю Валентин Кузьмич пришел с должности командира дивизии учебных кораблей ЛенВМБ (именно в тот период я, учась в ЛНВМУ, проходил практику в Кронштадте, жил у брата на корабле). Вспоминается, как Валентин Кузьмич, выступая на собраниях офицеров в ДОФе, делал паузы и тщательно подбирал слова, видимо, стараясь обойтись без привычных на корабле «связующих выражений»: чего греха таить – виртуозное владение такими выражениями и их уместное применение считалось на флоте своеобразным шиком. Вскоре Валентин Кузьмич потребовался на флоте и возглавил аварийно-спасательную службу ВМФ.

Парадоксальное явление: среди людей определенных профессий (например: разведчики, моряки) широкую известность и, как следствие, героический ореол приобретают потерпевшие неудачу (разведчики – провал, моряки – аварию). При этом десятки и сотни честных тружеников остаются неизвестными широкой публике. Валентин Кузьмич подобной скандальной известности избежал, пользуется заслуженным авторитетом и уважением у специалистов и флотской общественности, а своим заполярным сослуживцам и землякам, я считаю, оказал честь, возглавив общественную организацию «Санкт-Петербургский союз новоземельцев». О своей службе он написал в книге «Командирские мили», в которой одну из глав посвятил Новой Земле.

Контр-адмирал Горожин Евгений Павлович (командовал в 1985–1989 гг.) стал начальником полигона после пятилетнего руководства штабом, а до этого командовал стратегическими подводными ракетоносцами. В годы войны он был юнгой на подводной лодке Северного флота, затем учился в Тбилисском НВМУ, которое окончил в 1949 году.

Служебной необходимости в личном нашем с ним общении не возникало, но контакты были. Как-то раз в поселке Северный я раньше всех пообедал, направился в гостиницу, в которой увидел ни много ни мало начальника полигона (обычно начальники полигона прибывали в поселок непосредственно на опыт), представителей штаба и политотдела, а также начальника НИЧ В.В. Чугунова. «Комиссия» осматривала комнату, в которой проживал я с товарищами. С этической точки зрения ситуация была небезупречной с обеих сторон: с одной – осмотр жилья и вещей офицеров проводится в их отсутствие, с другой – и я подсматривал за происходящим из-за угла. Да простят меня читатели, я не стал обнаруживать своего присутствия. Тем временем в комнате был открыт шкаф и после вопроса Евгения Павловича: «Что это?» из него извлечена бутылка из-под шампанского, в которой было немного чистого спирта (спирт реально предназначался для технических нужд). Происходило это в разгар оголтелой горбачевской кампании по борьбе с пьянством, при желании можно было раздуть из мухи слона. Валентин Васильевич (глубоко интеллигентный человек, которому двусмысленность происходящего явно не нравилась) извлек бумажную пробку и, как истинный радиохимик, провел органолептическую (обонянием) оценку содержимого, после чего авторитетно доложил: «Вода, товарищ командир». Заткнул пробку, поставил бутылку на место. Чистый спирт, как известно, сильного запаха не дает, но, уверен, дело было не в ошибке или (упаси боже) – стремлении уйти вместе с обитателями комнаты от ответственности, а также не в чрезмерной доверчивости с другой стороны. Что касается собственно мероприятия, то, как я позже для себя заключил, форма его проведения, по-видимому, была подсказана корабельным опытом Евгения Павловича (корабельному уставу она не противоречила).

Однажды коммунисты НИЧ поручили мне выступить на партактиве полигона (вслух этого слова никто не произносил: говорили – соединения; НИЧ имела свою легенду прикрытия и в обиходе называлась иначе). Я заготовил материала на объемную речь, решил, что сориентируюсь по ходу выступления, в результате значительно превысил регламент. Когда меня уже стали чуть ли не стаскивать с трибуны, я испросил возможности доложить еще один сюжет, рассказал о командире взвода обслуживания НИЧ, наказанном в дисциплинарном и партийном порядке за выпивку. В конце выступления выразил недоумение тем, что ни до, ни в ходе разбирательств ни на одной из иерархических ступеней не возникло вопроса об условиях проживания этого прапорщика. А он больше года жил в общежитии, не имея возможности привезти семью, хотя квартиру ему должны были выделить через полгода по прибытии, как работающему с личным составом срочной службы. Тут молчавший до этого Евгений Павлович, которого мой затянувшийся монолог, видимо, утомил, произнес что-то вроде: «Ну вот, еще инженеры будут учить нас командовать». Однако квартира прапорщику была выделена в течение нескольких дней. Кстати, тот же Евгений Павлович через пару лет подписал представление меня (единственного из НИЧ за несколько лет) к государственной награде (об этом рассказ ниже).

Прозвучавший пренебрежительный оттенок присутствовал в то время в отношении к НИЧ и у других руководителей. Так, начальник НИЧ доктор наук, профессор В.В. Чугунов, перешагнувший пятидесятилетний рубеж, испытывал регулярные проблемы с предоставлением закрепленного за ним уазика, который был необходим в НИЧ для выполнения повседневных задач, например для доставки секретных документов. То же наблюдалось и с автомобилем, предназначавшимся для перевозки личного состава части. Однажды произошел просто уникальный случай. Во время строевого смотра НИЧ офицеры, проживавшие в «закрепленном» за частью пятиэтажном доме, были вызваны по команде из штаба к дому для уборки. Оказалось, что около дома был обнаружен летающий по ветру мусор, хотя контейнеры находились на другой улице. Младшие и старшие офицеры, в том числе капитаны 1-го ранга, пришли к дому в парадной форме с кортиками и, не сговариваясь, стали накалывать на них обнаруженные на снегу бумажки. Так, с кортиками в руках, и встретили подъехавшего с проверкой капитана 2-го ранга из штаба. Тот почему-то не стал беседовать с обступившими машину офицерами и сразу уехал.

Такому неуважительному отношению способствовала легенда прикрытия НИЧ: она именовалась базой измерительной техники (БИТ). Базы измерительной техники, сугубо мирные организации, занимались в вооруженных силах метрологической поверкой и ремонтом измерительных приборов. Владимир Петрович Думик, переведенный в 1988 году в 6-е управление ВМФ и ставший куратором полигона, сразу добился замены наименования части.

Хочу привести пример гуманного отношения Е.П. Горожина к подчиненным. Но вначале – о радиофобии. Я всегда участвовал в группе съема материалов регистрации (ее составляли специалисты из всех организаций, проводивших физизмерения); ее выезд и работа проходили спокойно и организованно, в том числе при вынужденной эвакуации. Обстановки и поведения, подобных описанным в воспоминаниях некоторых участников событий 1969 года, я лично не наблюдал; однако, надо признаться, были случаи не вполне организованной экстренной эвакуации с площадки управления опытом. Так, в 1984 году, когда весь личный состав, планово эвакуированный из поселка Северный, а также группы живучести и съема материалов регистрации провели около 1,5 суток в море на кораблях, дожидаясь нормализации обстановки, внезапный прилет части руководства опытом, включая начальника НИЧ, вертолетом в Белушью Губу встревожил жен некоторых офицеров. В другом эпизоде (1987 г.) – улетели, не забрав расчет радиационного дозора; руководивший расчетом опытный мичман Е.Ш. Тарадзе, вынужденный действовать по своему усмотрению, сумел минимизировать последствия сложившейся ситуации для себя и своих подчиненных.

Одевались мы в защитные костюмы (я – прямо поверх формы) с респираторами. Перед выездом нам выдавали препарат-радиопротектор для щитовидной железы. Некоторые «связывали свободные радикалы» глотком-другим спирта (если верить Ю. Визбору: «И лечусь «Столичною» лично я, чтоб совсем с ума не стронуться. Истопник сказал: «Столичная» очень хороша от стронция») – предстоявшие действия интеллектуального напряжения, как правило, не требовали. Я себе этого позволить не мог, т.к. в составе небольшой группы сразу улетал с материалами регистрации в Белушью Губу для их обработки, получения результатов физизмерений и доклада наутро Госкомиссии.

Один из офицеров нашего отдела, из старшего поколения, во второй раз прибывший служить на Новую Землю, однажды «связал» слишком много радикалов и уснул в машине, не вышел на площадку и не снял материалы. Постоянного заведования у него еще не было, ему был поручен резервный аппаратурный комплекс с несколькими дублирующими приборами, работавшими на факультативные измерения. Радиационная обстановка на площадке была неблагоприятная, времени на съем материалов было отведено мало, пришлось уехать (а вторично отправляться никому было нельзя – остаток разрешенной дозы облучения мог в том году еще пригодиться). Поскольку фотопленки с сигналами могли прийти в негодность, требовалось их все-таки снять – выручил сотрудник НИИИТ В.В. Алферов (сын Владимира Ивановича Алферова, бывшего в свое время заместителем министра среднего машиностроения СССР – Владимир Владимирович нас однажды познакомил). Владимир Владимирович в аварии 1969 года получил большую дозу и на съем материалов регистрации много лет не ездил. Он поехал вместе с заместителем начальника экспедиции Владимиром Леонидовичем Буряковым и добыл пленки. К сожалению, обоих уже нет в живых: В.Л. Буряков умер от тяжелой болезни, а В.В. Алферов трагически погиб при пожаре в доме (в том самом доме в Жуковке, который был подарен его отцу Советским правительством за проведение первого советского ядерного испытания). Однако описанный случай вряд ли можно отнести к радиофобии; с ним мы разобрались внутри коллектива.

Был и другой случай. В 1987 году, как известно, произошла радиационная авария. После опыта пришлось капитально потрудиться над дезактивацией техники. Работали все: и офицеры, и мичманы, и матросы. Через некоторое время, в Белушьей Губе один из наших мичманов на дежурстве (в летний период по части дежурили и мичманы с помощником-матросом) напился. Оперативный дежурный, получив от него доклад, по голосу почувствовал неладное и вызвал коменданта гарнизона. В.С. Киевский долго уговаривал возмутителя спокойствия сдать оружие и уговорил. Проступок был вопиющий. Нарушитель был хороший человек, член коллектива нашего отдела: добросовестный, исполнительный, организованный, рукастый, с легким веселым характером, хороший отец – и член партии. Мы долго пытали его на партсобрании о причинах произошедшего, по товарищески удивлялись и сокрушались. Наконец, он «раскололся». Оказалось, что после трехмесячного отрыва от семьи у него обнаружились проблемы в интимной сфере. Он по своей наивности решил, что это из-за радиации, жизнь кончилась и пр. Мы не ожидали встретить такую дремучесть; конечно, просветили его, что к чему. Решили не исключать нарушителя из партии, объявили строгий выговор, ходатайствовали перед коммунистами НИЧ и командованием об оставлении в партии и на службе. Евгений Павлович, несмотря на тяжесть проступка, пошел навстречу, дальше все у нашего нарушителя было нормально. Впрочем, описанный случай тоже вряд ли можно отнести к радиофобии: человек выполнил работу, а испугался уже позже.

На долю Евгения Павловича Горожина выпало две аварии на полигоне: упомянутая выше и крупная авария систем жизнеобеспечения. К этому времени он был уже тяжело болен, но продолжал служить. Во время последней аварии он находился в отпуске. Вскоре после увольнения со службы Евгения Павловича не стало.

В рассказе я невольно затронул тему урегулированности отношений военнослужащих с государством и друг другом. Надо признать, что в советское время пробелов в законодательстве было много. Так, меня всегда удивлял правовой статус курсантов (особенно – старших курсов, которым до 80-х годов присваивали звания главного корабельного старшины (ранее – мичмана)) – по положению они ничем не отличались от военнослужащих срочной службы (в том числе формой одежды и размером денежного довольствия); младший сержант или старшина второй статьи – первогодок срочной службы из подразделения обслуживания училища по уставу являлся начальником для курсантов выпускного курса (без пяти минут офицеров), не имеющих старшинского звания. Я семь лет проходил в матросской форме, мой брат – восемь (в ЛНВМУ тогда было 11 классов, а в школах – уже 10).

Другой пример. В период службы на Новой Земле я заинтересовался вопросом, куда могу быть направлен после увольнения в запас. Действовавший порядок предполагал возвращение офицера по месту его призыва в Вооруженные силы и постановку на учет для получения жилья в местных органах власти – в хвост очереди (а дальше – правдами и неправдами, Христа ради, бесплатно работая в администрации и другими способами пытаться ускорить получение жилья). Родители проживали в закрытом городе Севастополе, откуда мы в свое время уезжали на Новую Землю. Пришел я в Севастополе в райвоенкомат (как мне казалось – в тот самый). Начальник отделения – приличный человек, подполковник, прошедший Афганистан, участливо отнесся ко мне, поднял все нормативные документы по этому вопросу и объяснил мне, что так как я учился в Нахимовском училище, то не числился нигде допризывником, поэтому «того самого» военкомата не существует в природе. А поскольку поступил я в ЛНВМУ с Новой Земли, то тем более меня некуда направлять для постоянного проживания.

Однако, как мне представляется, более жесткие и менее урегулированные отношения с государством компенсировались более сердечным отношением к подчиненным и отношениями в коллективах вообще. Сейчас в положении военнослужащих определенности больше, но в поведении офицеров появилась какая-то расчетливость, даже меркантильность, а также (вероятно, пришедший с Запада) индивидуализм. А может быть, расчетливость – просто следствие появившейся возможности что-то планировать, а простор для проявления сердечности давала именно неурегулированность? Или я дожил до тех лет, когда молодые уже не те?

Вице-адмирал Горев Виктор Алексеевич, в прошлом командовавший РПКСН, дивизией АПЛ Северного флота, руководил полигоном в 1989–1993 гг. Виктор Алексеевич, слава богу, жив и здоров и не нуждается в моем представлении – новоземельцы и коллеги по флотской службе его хорошо знают и помнят, мы виделись с ним не так давно на собрании новоземельцев в Военно-морской академии, а затем – на праздновании 70-летия 12-го ГУ МО.

В 1990 году под его руководством я участвовал в поисках и задержании высадившегося на полигон десанта «Гринпис»; выполнял функции переводчика и осуществил передачу задержанных с СКР ВМФ на СКР погранвойск в акватории Баренцева моря.

Судно Rainbow, принадлежавшее международной псевдоэкологической организации «Гринпис», выполнявшей заказы как нечистоплотных дельцов, так и западных спецслужб – лишь бы платили, – прибыло к берегам Новой Земли, имея на борту различных «активистов», среди которых были и российские депутаты. В то время под шумок горбачевской гласности и перестройки (читай – безвластия и вседозволенности) в депутатском корпусе всплыло много нечисти – прозападно настроенных беспринципных рвачей и просто агентов влияния. Объявленной целью нашумевшей акции было прекращение ядерных испытаний на Новой Земле – не в Неваде, где «зеленых» не пустили за забор, не во французской Полинезии (где они тоже получили по мозгам), не в Лобноре (где просто страшно подумать, что бы с ними стало) – а именно в Советском Союзе, который объявлял и выполнял мораторий за мораторием и реагировал на каждый чих, раздававшийся в мире по этому поводу.

Судно до побережья Новой Земли сопровождал СКР погранвойск КГБ СССР, получивший команду вполне в духе времени, что-то типа: не допускать нарушения государственной границы, но оружия не применять и в физический контакт не вступать.

Десант был высажен с быстроходной надувной лодки по специально разработанному сценарию: несколько таких лодок одновременно крутились вокруг ПСКР, не имевшего таких быстроходных плавсредств, затем устремились к входу в пролив Маточкин Шар, где в сутолоке было сложно визуально засечь их маневры. РЛС показала сближение одной из лодок с берегом, но уверенности в контакте не было. До поселка Северный по проливу впоследствии дошла только одна лодка.

Я в составе коллектива НИЧ находился в это время в поселке (шла подготовка к опыту), по команде прибыл на вертолетную площадку, сел в прилетевший из Рогачёва вертолет. Старшим на борту был начальник полигона. На берегу, в море и воздухе всеми средствами велись наблюдение и поиск вероятных нарушителей; в поселке Северный и в прилегающем районе все силы были развернуты по боевому расписанию.

Вертолет летел над Маточкиным Шаром, внизу мы увидели глиссирующую лодку, двигавшуюся в сторону поселка. В.С. Киевский был единственный из нас вооружен; он просил командира дать разрешение сделать предупредительные выстрелы (уверен, что руки чесались у всех), но разрешения не получил: случайно задеть кого-то из нарушителей было в таких условиях легко. Напугал нарушителей мичман, занявший боевой пост на берегу пролива: не в силах долее наблюдать за происходящим безобразием, он дал в сторону лодки предупредительную очередь из пулемета.

Лодка тут же развернулась и помчалась к выходу из пролива. В это время поступил доклад о посторонних лицах, замеченных на склоне горы, где в 1987 году был проведен опыт. Вертолет направился в указанную сторону. Облетая гору, мы вначале ничего не заметили и, только снизившись, разглядели спрятавшиеся под снежным козырьком фигуры. Вертолет сел под горой, мы побежали вверх. Первыми, задыхаясь от бега в гору (метров пятьсот спурта в максимальном темпе), прибежали мы с Виктором Алексеевичем (я – как самый молодой, а он – как самый худой). В это же время подоспел и начальник особого отдела Дмитрий Павлович Руссин (он сократил путь по руслу ручья), вскоре подтянулись остальные. Перед нами с поднятыми руками, держащими транспарант, стояли четверо нарушителей, среди них – одна женщина. На лицах был испуг, руки заметно подрагивали. Желание прямо на месте задать наглецам взбучку было подавлено. Без лишних разговоров мы спустились вниз и полетели в поселок.

Экипировка нарушителей впечатляла: спутниковые навигаторы и телефоны (напомню, что на дворе был 1990-й год), цифровые дозиметры, легкая удобная непромокаемая одежда ярких цветов, такие же рюкзаки, термосы.

Нам, испытателям, не нужно было гадать о реальной цели вылазки: это был сбор образцов материалов с места проведения аварийного опыта. Как и предполагалось, а впоследствии стало известно, трое представляли западные разведки, а женщина служила им прикрытием, возможно, и не зная об этом. Судя по всему, она действительно участвовала в экологическом движении в силу своих убеждений. Ирландка по происхождению, на судне она была боцманом. Этот факт, надо признаться, произвел впечатление на всех.

В поселке в несколько приемов был проведен опрос задержанных (здесь к нам подключился говоривший по-английски сотрудник НИИИТ Евгений Сизов), радиационный обмер их вещей и одежды (носителем искомых проб могла быть и она) – этим занимался начальник лаборатории из отдела радиационных исследований В.Г. Сафронов. Проверили показания дозиметров.

Затем был обед за большим общим столом. Поскольку по легенде мы имели дело с борцами за чистоту планеты, беседа и тосты (на столе был коньяк из чьих-то стратегических запасов) были вполне мирными. После произведенных по цепочке докладов московское руководство приняло решение по дальнейшим действиям. Уже в темноте мы с В.Г. Сафроновым и мичманом из отдела радиационной безопасности полигона Е.Ш. Тарадзе погрузили «гостей» на флотский сторожевой корабль, стоявший у причала поселка. Судно-нарушитель было к этому времени задержано и контролировалось пограничниками. Наш СКР вышел из пролива, подошел к борту пограничного, бросили сходню, я по одному перевел подопечных на борт ПСКР. С мужчинами я попрощался сухо, а вот с женщиной мы на прощание даже обнялись, она на память повязала мне на шею свой шейный платок. Эта сцена прощания долго служила поводом для подначек со стороны сослуживцев. С тех пор с гордостью ношу на парадной тужурке врученный мне через какое-то время знак «Отличник погранвойск», напоминающий об описанном эпизоде.

После этого случая все иностранцы, появлявшиеся на полигоне и в его окрестностях, стали моими. Мы с женой принимали у себя дома корреспондентов нескольких западных изданий (был период, когда открытость стала зашкаливать). Однажды я возвращался из командировки. Только утром вылетел бортом из Москвы, а уже к ужину оказался в Северном, где на горизонте замаячили какие-то очередные «зеленые».

На долю Виктора Алексеевича выпало проведение последнего ядерного испытания СССР и последовавший за этим период безвременья, когда неясно было, что собирается делать с полигоном новое политическое руководство: закрыть, как предписывало подписанное Б.Н. Ельциным распоряжение, или все-таки использовать его потенциал в новых условиях. В этот период, когда снабжение самым необходимым ухудшалось на глазах и задача выживания выходила на первый план, на полигоне совместно с организациями смежной отрасли разрабатывались предложения по его адаптации к условиям работы без проведения ядерных испытаний.

Вице-адмирал Ярыгин Виктор Степанович командовал полигоном в 1993–1997 гг. (а с 1992 года – был начальником штаба). Его имя прогремело на все Вооруженные силы, когда в период развала СССР он вывел из Черного моря и привел на Северный флот недавно построенный тяжелый авианесущий крейсер «Адмирал Флота Советского Союза Кузнецов», который ожидала печальная участь: сгнить в заботливых руках флотских специалистов самостийной национальности. Хотя живучесть новоземельской инфраструктуры обеспечивалась в то время почти исключительно за счет когда-то созданных резервных запасов, которые быстро истощались, при Викторе Степановиче полигон вновь заработал: с 1995 года стала выполняться программа неядерно-взрывных экспериментов. Закончил службу Виктор Степанович в Москве – начальником управления кадров ВМФ, а общение его с новоземельцами продолжается, во многом благодаря созданному и работающему под его началом Московскому союзу новоземельцев.

Контр-адмирал Шевченко Виктор Владимирович командовал полигоном в 1997–1999 гг., до этого с 1993 года был заместителем, он стал первым и пока единственным начальником полигона – выходцем из специалистов (заместитель начальника полигона руководил специальной деятельностью, примерно до 1977 г. должность называлась «заместитель по НИР»). Всю службу он прошел в частях 6-го управления ВМФ и на полигон пришел с должности начальника 6-го отдела Балтийского флота. Виктору Владимировичу достался, пожалуй, самый неблагодарный период из современной жизни полигона. Проведение неядерно-взрывных экспериментов на полигоне наладилось, но техника, в особенности системы жизнеобеспечения, не могла поддерживаться в должном состоянии – старые запасы материалов и запчастей истощились, новых поставок и ремонтных работ не было, у ВМФ и без Новой Земли хватало дыр на действующем флоте, которые нечем было закрыть. В одну из тех зим на Кольском полуострове ледовыми подвижками было повреждено до 80% плавпричалов – не было топлива для ледоколов. Зимой 1997 года в Белушьей Губе вся работа тепло централи держалась на одном котле.

Война на Кавказе аукнулась и на Новой Земле. Матросов-призывников определенных национальностей с Северного Кавказа старались определить в такое место, где они бы не могли принести ощутимый вред и не имели возможности сбежать. Нашли для этого «идеальное место» – Новую Землю. В результате в подразделениях, обслуживающих системы жизнеобеспечения, оказалось до 90% таких «воинов» (службу с оружием, боевую технику, технику связи и РТО, автомобили, военную тайну и многое другое им доверить было нельзя). В советское время многонациональные коллективы мирно жили и хорошо управлялись именно благодаря своему пестрому составу. Здесь же возникла проблема. По своему дикарскому обычаю входить в чужой монастырь со своим уставом эти военнослужащие пытались носить ножи, отказывались делать приборку и т.п. В порядок их привести удалось, но нашлись среди них и настоящие головорезы. Группа подследственных, находившихся на гауптвахте, убила часового, захватила его оружие, а потом в госпитале – заложников и санитарную машину и, добравшись до поселка Рогачёво, захватила еще заложников в школе. Виктор Владимирович предложил себя этим головорезам в обмен на женщин и детей. Он находился с заложниками и общался с террористами до тех пор, пока они не были обезврежены прилетевшей с Большой земли группой спецназа, а предоставленный по их требованию самолет – освобожден. За проявленное личное мужество Министр обороны наградил контр-адмирала Шевченко именным оружием.

Когда происходили описываемые события, полигон уже находился в подчинении 12-го ГУ МО, где я в то время служил. Выдался редкий свободный день, и мы с женой отправились за грибами. Мобильные телефоны еще не были распространен

[Newlander]

СЛУЖБА В НИЧ.

Итак, в конце июля 1982 г. мы с однокашником К.К. Головней прибыли в НИЧ и представились ее начальнику капитану 1-го ранга Зайцеву Виктору Ивановичу.

Свободных должностей в части не было (все перемещения происходили после работ), и нас временно назначили на вакантные (меня – инженером ОКСа). Служить же мы стали в разных отделах: меня направили во второй (позже я сообразил, что отличника Виктор Иванович определил в «свой» отдел, которым ранее руководил), а Константина – в первый, на аккумуляторную зарядную станцию.

Во время беседы в кабинет вошел начальник лаборатории 4-го отдела подполковник В.А. Пронин (позже я вспомнил, что его жена преподавала в новоземельской школе, когда я там учился), доложил командиру о том, что БДК загружен техникой НИЧ и готов к отправке в поселок Северный (в тот момент я не мог догадываться о том, что через шесть лет сам буду руководить погрузкой техники на БДК). Вскоре туда отправились и мы, там и состоялось знакомство с коллективом.

Коллектив НИЧ был пестрый, комплектовался из разных источников, проиллюстрирую это без привязки к хронологии.

У 6-го управления ВМФ своего НИИ в ту пору уже не было, был морской филиал 12-го ЦНИИ МО, с которым осуществлялся обмен офицерами, причем не только НИЧ. Оттуда пришел Г.Е. Золотухин, были назначены начальник ОКС, главный инженер, начальники отдела планирования В.Е. Левашин и А.И. Михайлов, начальник НИЧ В.В. Чугунов, начальник отдела О.Г. Павлюченков и др. Приходили офицеры (многие – по второму разу) из других НИИ: флотских (В.В. Мошкин – из связного института), 12-го ЦНИИ (Е.Г. Русов) и 55-го ЦНИИ (И.А. Низовцев), ССК МО (В.П. Червоный); из академий (В.А. Цаубулин – из военно- морской, В.П. Мошкин – из артиллерийской); из военных представительств (В.И. Кравец, В.Г. Левчук, А.И. Хорошилов); из учебного центра ВМФ (А.Н. Епишев, П.И. Хомутов); с флота (Г.Л. Козлов был флагманским РЭБ средиземноморской эскадры); с феодосийского полигона (В.И. Зайцев, Н.В. Касаткин, А.П. Строцкий); непосредственно из 6-го управления (Е.М. Ломовцев, Е.П. Крикунов, В.И. Лепский, В.Г. Сафронов, А.И. Колесников); выпускники военно-морских училищ. Больше 15 лет прослужили в НИЧ И.Н. Костюкович, Н.А. Макаренко, П.М. Попов, А.Ф. Журавлев (включая службу в должности заместителя начальника полигона) – все выпускники нашей кафедры ЧВВМУ.

Из «линейных» частей 6-го управления офицеров было мало (после академии пришел В.П. Думик, из Балаклавы как-то прислали 40-летнего капитан-лейтенанта, который проявил себя не самым лучшим образом) – видимо, после недолгой службы в НИЧ возвращать офицеров в такие части считалось нецелесообразным; в 90-х приходили офицеры из расформированных частей.

С Семипалатинского полигона, до его закрытия, к нам офицеры не переводились (там климат тоже не очень благоприятный); после закрытия – перевелось много хороших специалистов. В 90-х, когда не стало дивизии ПВО, в наш с В.Г. Сафроновым отдел перевелся В.А. Садченко (впоследствии он возглавил экологическую службу полигона, а затем – Главного управления).

Как-то в рамках «перестройки» и «ускорения» случилась очередная кампания под названием «дети Д.Т. Язова»: из московского региона, невзирая на лица, убирали детей крупных военных руководителей. К нам попали сын начальника тыла 12-го ГУ МО генерал-лейтенанта Н.Ф. Макеко Алексей и сын начальника одного из управлений 12-го ГУ МО генерал-майора А.Н. Тиханкина Андрей. Они окончили серьезные гражданские вузы (МАИ и МИФИ), служили в военных представительствах (не могу приводить подробности). Замечательно вписавшись в коллектив, сделали много полезного на Новой Земле.

В общем, кадровикам управления (Николай Сергеевич Пруцков, Валентин Иванович Афонькин) и полигона (Георгий Илларионович Дубовик, Петр Свиридович Пащенко и офицеры, трудившиеся в 80-х и 90-х) работы хватало, и справлялись они с ней, по моему мнению, хорошо.

Руководящий состав НИЧ в 1982 году был представлен офицерами старшего поколения, заставшими атмосферные испытания. Начальниками отделов были: 1-го – Феликс Петрович Авласович (при подготовке опыта Феликс Петрович в любую погоду ежедневно находил время и обходил всю кабельную трассу между пунктом управления опытом и штольней – несколько километров); 2-го – Евгений Михайлович Ломовцев; 4-го – Владимир Андреевич Цаубулин; 5-го – Евгений Георгиевич Русов и планового – Евгений Павлович Крикунов. 3-й отдел НИЧ, возглавляемый Виктором Алексеевичем Тимофеевым (а с 1983 г. – Вадимом Николаевичем Битковым), находился в Москве в составе управления и занимался организацией испытаний. Под стать им были и начальники лабораторий: Б.А. Шамов, В.К. Овчаренко (самый молодой – руководил аккумуляторной зарядной станцией, затем возглавил учебный отдел Военно-морской академии), В.И. Васильев, А.А. Полянин, В.А. Пронин, Н.Н. Иванов, А.Д. Семенов (с 1983 г.), Л.И. Леонов, А.И. Богомолов.

В части было много людей с разносторонними талантами, в одном только 4-м отделе Н.П. Киселкин писал картины (впоследствии в Ленинграде он даже выставлялся), а В.С. Малышев – замечательные стихи.

С 1982 года и до моего отъезда с Новой Земли в 1997 году, проходя службу в НИЧ, защитили кандидатские диссертации: Е.В. Варгатый, В.П. Думик, П.М. Попов (4-й отдел – быстропротекающих процессов), И.Н. Костюкович, В.Г. Сафронов (5-й отдел – радиационных исследований), чуть позже – П.П. Савкин (по той же тематике). В.В. Чугунов стал профессором, А.А. Полянин – лауреатом Государственной премии, П.П. Савкин в 2003 году – лауреатом премии Правительства РФ.

В поселке Северный мы жили в гостинице, составленной из обитых дюралем блок-контейнеров с утеплителем внутри стен; благодаря общей крыше образовывались коридоры. Было вполне комфортно. Экспедиции предприятий Минсредмаша жили на «Буковине» или «Татарии», а во второй половине 80-х, когда в связи с мораториями потребовалось работать и при замерзшем проливе, поселились в таких же гостиницах. Туалет на улице был типа того, что прославился в фильме «Бриллиантовая рука» (но без обозначений); в апреле в нем почему-то всегда обнаруживались сталагмиты (было даже опасно пользоваться). Начальники отделов и начальник НИЧ жили в бытовках – фургончиках на колесах с подключенными коммуникациями (В.В. Чугунов в 1985 году бытовки упразднил).

Нравы в коллективе были достаточно демократичными, жили по принципу: дружба дружбой, а служба – службой. В ходу были розыгрыши (например, кого-нибудь из новичков обязательно отправляли к дояркам в мифический зверосовхоз на другом берегу пролива; помню, как один из них рано утром долго ждал на берегу несуществующего катера). Однажды в розыгрыш оказался втянут и Е.П. Крикунов, составлявший списки пассажиров вертолетов на случай экстренной эвакуации после опыта (мы же убедили нашего товарища, которого укачивало в автомобиле, что составляются списки для таких, как он – чтобы возить их на штольню, а вертолет всего один и нужно срочно обращаться). Когда товарищ к нему обратился, Евгений Павлович (его мы, конечно, не предупредили), при всей своей занятости, юмор моментально понял и нас не подвел: розыгрыш удался.

Как-то в качестве объекта импровизации выступил Е.Г. Русов, поздно вечером мирно стиравший белье в умывальной комнате. Мы вчетвером играли в преферанс, сдавший шел курить. Добрый Евгений Георгиевич поинтересовался у первого вышедшего причиной бодрствования, услышав о зубной боли, подробно объяснил, как найти на руке место, которое нужно массировать, чтобы от боли избавиться, саму технологию массажа. То же произошло и со вторым вышедшим. С третьим номер уже не прошел; Евгений Георгиевич, как опытный человек, сделал очевидный вывод: «Пулю пишете, собаки!», но шутку оценил.

Вне службы в преферанс можно было сразиться и с начальниками, что и произошло со мной однажды, вскоре по прибытии: В.И. Зайцев и капитан 2-го ранга Боголюбов Сергей Сергеевич (бывший начальник электросети) нашли партнера в моем лице. Вряд ли они действительно играли на деньги, как сказано было мне, – в нашей среде этого не водилось, скорее всего, включили такой дисциплинирующий фактор. Писали классику, с темными и бомбами, и мой проигрыш получился большим – мне его великодушно простили. Виктор Иванович, окончивший с золотой медалью училище и академию, как рассказывали, в период службы в Феодосии развлекался, обыгрывая на пляже в преферанс всех подряд.

В 1983 году имел место незабываемый эпизод. Сразу после проведения опыта я в составе группы из пяти человек во главе с начальником НИЧ В.И. Зайцевым отправлялся вертолетом в Белушью Губу для обработки материалов физизмерений (все они лежали в моем портфеле) и доклада результатов Госкомиссии, которая отправлялась туда же на теплоходе. Командир вертолета зашел в салон, представился Виктору Ивановичу, доложил о готовности к полету. В ответ на это Виктор Иванович открыл портфель, достал бутылку чистого спирта и спросил: «Ну что, командир, примешь?». Пилот с достоинством ответил: «Не откажусь». Не глядя, извлек с переборочной полочки стакан. Виктор Иванович льет, летчик молчит (а закон принятия спирта, если кто не знает, такой: мера на совести принимающего). Когда стакан наполнился почти до краев, угощаемый с тем же достоинством (вспоминается товарищ Сухов) произнес: «Благодарю, достаточно», – и на глазах изумленной публики этот стакан опустошил. Закусив мануфактурой (!), он спросил разрешения запускать двигатели, получил «добро», и мы полетели.

Весь полет я провел, как на иголках, хотя и понимал, что управляет вертолетом, скорее всего, правый пилот. Не то чтобы было страшно за себя; в моем портфеле лежали необработанные результаты многолетнего труда многотысячных коллективов, обошедшиеся государству в огромные деньги, а из-за нелепой случайности они могли быть безвозвратно потеряны. Судя по всему, была у Виктора Ивановича авантюристическая жилка.

Начальники и подчиненные в НИЧ называли друг друга по имени и отчеству. Однако исполнительская дисциплина была жесточайшая.

Забегая вперед, скажу, что такой пестрый коллектив имел свои неписаные традиции, вырабатывавшиеся годами, и в условиях регулярной смены участников умудрялся сохранять самоидентичность. Если хотите, коллектив испытателей – как русская нация: поглощает с сохранением самобытности и прививает свое лучшее. Приходили разные люди, кто-то пытался делать упор на формальный стиль взаимоотношений, а в случае неполадок – искал виновного, а не причину. Упомянутый ранее выходец из Балаклавы однажды чуть не спалил аппаратурный комплекс (перепутал фазы), хотя бодро докладывал, что все проверял. Как-то уже в 90-х годах попали служить в соседний отдел бывшие преподаватели расформированной школы младших специалистов из Пинска, капитан-лейтенанты. Они привыкли все поручать матросам. Пришлось привести им в пример бывшего главного инженера РТБ ПВО подполковника В.Н. Русинова – мастера на все руки, под руководством и силами которого было проведено обустройство помещений нашего отдела после переезда НИЧ на другую территорию. Коллектив и работа выправляли всех (правда, в период отсутствия испытаний – менее заметно).

Я думаю, дело в том, что подлинно интеллигентные люди понимают настоящую дисциплину (она и была в НИЧ, при формальном подходе такой добиться трудно) – это, прежде всего, самодисциплина. Дисциплина флотского, корабельного образца, без показной стороны и щелканья каблуками. Внешняя сторона нужна в других условиях и в других коллективах, там она выполняет свою функцию (кстати, привычка действовать быстро, подход типа «втянемся в бой, а там посмотрим» – это не более чем рациональный тактический прием и стиль поведения в боевой обстановке в условиях неопределенности).

Высокомерие к людям и верхоглядство в деле (высокомерное нежелание вникнуть в детали и понять суть происходящего) – явления одного порядка. Стремление «командовать», стремясь искусственно упростить существо происходящего при выполнении подобных ответственных и сложных работ обходится дорогой ценой. Г.Е. Золотухин, инженер-механик по образованию, приезжая из Москвы, сам осматривал все до последнего закутка за котлом, С.П. Кострицкий – тоже. Будущий министр В.Н. Михайлов просматривал все осциллограммы после проверочных процедур, беседовал с каждым начальником аппаратурного комплекса и ответственным за физизмерения, а при необходимости по ночам проверял график движения самосвалов с бетонным раствором и его температуру.

Академик Ю.Б. Харитон на 3-й отраслевой конференции по физизмерениям высказался в том духе, что специфика нашей работы приводит к необходимости знать на порядок больше, чем это необходимо на конкретном рабочем месте; только тогда мы можем быть уверены в том, что делаем свою работу правильно. Это не просто красивые слова. Я хорошо помню случай, когда оказавшийся в нестандартной ситуации и попавший в цейтнот экипаж пункта управления мог принять правильное решение, если бы представлял себе алгоритмы работы регистрирующих приборов в комплексе физизмерений и осознавал особенности формирования управляющих сигналов и последствия своих действий для некоторых аппаратурных комплексов. Но он не представлял и не осознавал, как следствие – были потеряны результаты ряда факультативных измерений а обработка результатов целого ряда штатных затруднена. Жаль было потраченных сил и израсходованных материальных средств.

Проверочные процедуры в таком сложном деле необходимы, но всего сам не проверишь, поэтому основой успеха служит доверие, опирающееся на личную ответственность и самоконтроль. Если что-то не так, искать нужно не виновного, а причину. Поправили, подсказали – спасибо (без обид, а с благодарностью). А ошибиться и заблуждаться может каждый. Помню, однажды после двух бессонных суток взялся было улучшать собранную схему в АК (а штрек был уже забит, и доступа к приборному столу в штольне не было); хорошо, что вовремя понял, что в таком состоянии уже не отдаю себе отчета в своих действиях, прекратил эту разрушительную работу.

Случались, конечно же, и аварии, и происшествия. Транспортировку аппаратурных комплексов обеспечивала рота понтонеров из Лиинахамари. Тормоза КрАЗов не держали веса тяжелых аппаратурных комплексов, которые мы с А.В. Кравцом и В.Г. Кауровым перегоняли на площадку опыта. Перед крутым подъемом вышли из кабин, договорились идти вдоль обочины и присматривать камни, чтобы бросить их под колеса, если прицеп покатится назад. Ждать долго не пришлось. Закрепленный за моим АК матрос Саша Владимиров схватил с обочины громадный валун и бросил его под колесо; движение остановилось. Я опросил, ощупал героя: все было в порядке. Когда движение возобновилось, мы вчетвером с трудом смогли откатить этот валун с дороги. С.С. Боголюбов однажды подобным образом опрокинул свою передвижную лабораторию детекторов. Еще до моего прибытия один из офицеров 2-го отдела (вроде бы Г. Сенгалевич) спас большой АК, который завезли на вершину высоты и отцепили от буксира. Когда народ с чувством выполненного долга перекуривал, АК покатился. Геннадий мигом взлетел в кабину стоявшего рядом бульдозера, быстро завел его, поднял ковш, подъехал к АК и остановил его движение. Как обычно бывает в таких историях, выяснилось, что спаситель ранее никогда бульдозером не управлял.

Были истории и менее забавные. Замполит роты обслуживания НИЧ капитан Е. Кормилицын получил сложный оскольчатый перелом ноги, когда встал между двумя АК, стоящими в колонне возле нашей гостиницы, давая проехать по улице ПТСу понтонеров. ПТС задел АК, тот покатился. В штольнях тоже всякое случалось, но с нашими офицерами – ничего серьезного (на голову В.Г. Каурову упал сорвавшийся со свода камень, надетая на шапку каска смягчила удар, и все обошлось). Были и трагедии. В 1983 году начальник нашего 4-го отдела Владимир Саркисович Аванесов, спасая результаты опыта, бросился к мощному излучателю и перерубил топором швартовы (не сработали пироотсекатели, баржа с этим устройством не могла быть убрана от объекта). Через несколько месяцев его не стало. Орден Красной Звезды был вручен сыну-нахимовцу.

Не всегда удавалось сразу попасть на площадку после опыта – радиоактивные благородные газы создавали порой высокий уровень радиации. Так, в 1984 году группа съема материалов 1,5 суток болталась в море на СКРе (помню, нам с Е.В. Варгатым досталась узенькая койка на третьем ярусе в носовом кубрике, как мы на ней умещались – до сих пор загадка). В 1987 году ситуация была посложнее.

Неприятные истории случались и вне испытаний. Большой полигонный транспорт «Байкал» горел и садился на камни. В Белушьей Губе (не говоря об отдаленных постах) время от времени в плохую погоду погибали люди. Как-то пропал сверхсрочник из оркестра – оттаял весной в десяти метрах от улицы Фомина: не смог подняться на гребень сугроба и замерз. Медведи нападали на часовых и патрульных – прямо по ходу нашего с В.П. Думиком маршрута, которым мы поздними вечерами возвращались из части. Однажды мы разошлись: я пошел верхним путем, по ул. Советской, а Владимир Петрович – по ул. Фомина; заметив какое-то движение в загородке возле детского сада, он заглянул туда и встретился с медведем; следующее воспоминание относится уже к квартире.

Еще более забавная история случилась в Северном с представителем ОКСа В.А. Мининым, который жил в пустующей гостинице ОКСа на берегу пролива, уже отрезанной от связи. Однажды, вернувшись ночью со штольни, Василий Андреевич уловил в сумерках за окном какое-то движение: приплюснул нос к стеклу и увидел в упор медведя, который, так же приплюснув нос, пытался разглядеть что-нибудь в комнате. История перестает быть забавной, стоит только представить себя на месте ее героя.

По прибытии в поселок Северный в 1982 году я работал в лаборатории телеметрии 2-го отдела НИЧ (осваивал БРС-4 и АИС) под руководством Вениамина Ивановича Волкова. Когда Вениамин Иванович дежурил по штабу руководства опытом, он представлялся, как тогда было принято: Волков, дежурный Зайцева.

Затем, когда постоянная должность инженера-испытателя для меня нашлась в 1-м отделе, меня перебросили на теленаблюдение (ПТУ-31, ПТУ-57). К окончанию испытательного сезона 1982 года я приобрел основательные представления о работе и этих систем. После возвращения в Белушку занимался освоением системы управления опытовым полем (система ТУ-ТК «Гранит-Лира», СТ-120), к концу года сдал экзамен и по ней.

В это время происходило расширение 4-го отдела НИЧ, занимавшегося физическими измерениями быстропротекающих процессов. По предложению, исходившему от руководства 1-го и 4-го отделов, в конце 1982 г. я был переведен в 4-й отдел. Здесь получил в заведование новый аппаратурный комплекс СГ 101АЭ1, приступил к освоению методик физизмерений, сразу включился в научно-исследовательскую работу.

Отдел возглавлял В.А. Цаубулин, создавший впоследствии Союз новоземельцев с центром в Ленинграде, который объединял их независимо от места постоянного проживания (не случайно номер моего членского удостоверения так невелик). По сравнению со своим севастопольским прообразом это была уже полноценная организация, зарегистрированная и функционировавшая по всем правилам. Владимира Андреевича сменил В.С. Аванесов, а когда его не стало, начальником отдела был назначен В.П. Думик (с 1980-го года служивший в отделе, с 1982 года – начальник лаборатории).

Работы было много. Научно-методическая группа отдела обнажалась: старший научный сотрудник Н.П. Киселкин уходил в запас, Е.В. Варгатый после защиты диссертации собирался переводиться в родное училище, нужна была смена, и выбрали меня. Зиму я посвятил изучению новой для меня техники и методик (благо опытные коллеги были доступны, а работать, в том числе и с документами, можно было и вечерами, и в выходные дни, что далее стало для меня нормой).

Перед началом испытательного сезона 1983 года под руководством Е.В. Варгатого я участвовал в выпуске на предприятиях-разработчиках отчетов о постановке физизмерений. В ходе спецработ этого сезона, исполняя обязанности начальника АК, ставил измерения по одной из методик в качестве ответственного за физизмерения. Такая практика продолжалась и в дальнейшем. В связи с нехваткой специалистов (а на флоте штаты – это вечная проблема; тематикой нашего отдела в Семипалатинске занимались два управления) и большим объемом работ выполнял в одном опыте до шести постановок физизмерений по различным методикам (включая исследовательские, проводившиеся факультативно), как правило, еще имея в заведовании до двух аппаратурных комплексов.

За всю мою практику в моих постановках не было ни одного случая потери информации по штатным методикам, а результаты факультативных измерений, случалось, существенно дополняли результаты физизмерений предприятий-участников испытаний в сложных случаях работы испытуемых изделий. Подтвержденные в этих опытах разработки составили существенную часть новой методики физизмерений быстропротекающих процессов, подготовка которой велась институтами МСМ с участием полигонов МО и была завершена в 1990 году; от Новоземельского полигона в числе авторов на документе стоит только моя подпись.

В периоды нахождения в Белушьей Губе, я, как правило, раньше 21.00 со службы не уходил, прихватывал выходные, погоду и времена года обычно не замечал. Годовой распорядок был такой: отпуск в начале зимы, затем поездка на выпуск отчета о повторной обработке результатов физизмерений, работа над НИР и рабочей документацией на объекты; в конце зимы – командировка на межведомственное совещание по распределению аппаратуры между полигонами, опытами и методиками; в апреле – «апрельские тезисы» (выездное совещание в поселке Северный для уточнения плана работ); с мая – снова командировки по предприятиям Минсредмаша (технические требования к объекту, ТЗ, программа физизмерений, выпуск отчета о постановке измерений и др. – по числу задельных объектов); далее, если получится, – часть отпуска; в июле – выезд в поселок Северный; в октябре-ноябре – возвращение.

С 1983 года постоянно представлял полигон на плановых и тематических межведомственных совещаниях по вопросам испытаний и в составе межведомственных рабочих групп. В начале 1984-го был назначен младшим научным сотрудником, в 1988 г. в звании капитан-лейтенанта – старшим научным сотрудником (по действовавшим тогда правилам должность замещалась офицерами с академическим образованием или ученой степенью, штатно-должностная категория – капитан 2-го ранга). В 1989 году был награжден медалью «За боевые заслуги», в 1998 году – орденом Мужества. В 1991 году в НИИ импульсной техники МСМ защитил кандидатскую диссертацию (научный руководитель – доктор технических наук профессор В.Н. Михайлов), в 1993 г. присвоено ученое звание старший научный сотрудник.

Награды тогда давали скупо. Почему-то существовало такое понятие, как «разнарядка». Когда она появлялась – собирали коллектив, решали, меня несколько раз представляли, но так ни разу ничем и не наградили. Много было наградных часов, премии за испытания – высшей в НИЧ категории. А медаль «За боевые заслуги», я думаю, получил по совокупности результатов. В 1988 году я как-то нес оперативное дежурство по штабу руководства испытаниями в поселке Северный. Дежурными ставили старших офицеров, но назначали и меня, капитан-лейтенанта.

В подготовке опыта случилась задержка: Москва по политическим соображениям не разрешала продолжения работ. Экспедиции отправились на теплоходе на Соловецкие острова – теплоход-то был зафрахтован. Старшим в поселке остался заместитель начальника политотдела капитан 1-го ранга Троцко Николай Иванович. С поста на выходе из пролива поступил доклад о ранении матроса случайным выстрелом при перезарядке автомата. Погода была нелетная, даже санрейс не прилетел бы, сухопутная дорога заняла бы несколько часов и для раненого была бы чрезмерно тяжелой. У причала стоял СКР: ему-то я и дал команду экстренно готовиться к выходу, доложил оперативному дежурному в Белушьей Губе, вызвал Николая Ивановича, объявил поиски медика и отправил своего помощника на дежурной машине к причалу – принимать на месте все меры к немедленному выходу СКР в море. Как я ни уговаривал примчавшегося Николая Ивановича воспользоваться таблицей условных сигналов, он ею пренебрег, переговорил с постом и отправился на СКР на своей машине. Тем временем оказалось, что в вельботе нет бензина, я дал команду слить его из бензобака нашей дежурной машины. В общем, СКР вышел в море в рекордный срок – прошло менее получаса из состояния «никакой» готовности. Николай Иванович по штормовому морю дошел на спущенном с СКР вельботе до берега и эвакуировал моряка. Мои догадки о причинах щедрости с награждением подкрепляются тем фактом, что свою награду – орден «За службу Родине» (надо полагать, тоже по совокупности заслуг) – Николай Иванович получил одновременно со мной.

А с вручением мне ордена произошла целая история: когда в 1998 году награды вручали новоземельцам, я служил уже в 12-м ГУ МО, в списках Северного флота не значился. После выхода директивы Министра обороны о передаче полигона планировалась поездка на Новую Землю большой группы офицеров Главного управления под руководством его начальника И.Н. Валынкина. Перед поездкой я между прочим поинтересовался у В.В. Сметанина, который возглавлял тогда отдел кадров полигона, местонахождением ордена (указ о награждении мне уже давно кто-то вручил). Владимир Васильевич пообещал уточнить и выяснил, что на Северном флоте нашелся подводник капитан 2-го ранга Попов Павел Михайлович, которому едва не вручили мою награду. В итоге орден мне вручил И.Н. Валынкин перед строем офицеров Главного управления на обратном пути с полигона.

Период завершения полномасштабных испытаний совпал с повышением внимания руководства страны к вопросам безопасности, и в январе 1992 года в НИЧ был создан научно-испытательный отдел этого профиля, куда по предложению начальника отдела В.Г. Сафронова я в звании капитана 3-го ранга был назначен заместителем начальника отдела – начальником лаборатории. Отделу, состоявшему из двух лабораторий, также подчинялась лаборатория радиационных исследований, имевшая расширенный состав и сформированная из 5-го отдела НИЧ с сохранением его задач по обеспечению радиационно-экологической безопасности испытаний. В связи с необходимостью расширения направлений деятельности полигона в 1992 году по инициативе отдела в РФЯЦ-ВНИИЭФ под руководством академика Ю.А. Трутнева было проведено совещание, на котором мы с П.П. Савкиным представляли полигон; я выступил с рядом предложений. Позже на полигоне была проведена рекогносцировка для выбора мест проведения работ. Предложения по направлениям дальнейшей деятельности, содержавшиеся в протоколе совещания, были впоследствии одобрены руководством МСМ и МО в качестве основы программы неядерно-взрывных экспериментов, поддержанной руководством страны и реализуемой на полигоне с 1995 года. Лаборатории под моим началом из этой программы досталась подготовка натурного эксперимента с взрывным диспергированием материалов-имитаторов. Этот опыт был проведен на полигоне осенью 1997 года, однако лично участвовать в его проведении я не смог, так как в начале августа убыл к новому месту службы в Москву – в аппарат 12-го ГУ МО. Руководящий состав экспедиции РФЯЦ-ВНИИЭФ во главе с академиком Ю.А. Трутневым оказал мне честь, придя на товарищеский ужин по поводу моих проводов.

Прибыв на должность офицера отдела 6-го управления (опытных разработок) 12-го ГУ МО, я вскоре был назначен на должность старшего офицера отдела, затем с интервалами в несколько месяцев – начальником группы, заместителем начальника и начальником испытательного отдела. В этот сложный для страны и Вооруженных сил период требовались неординарные усилия для сохранения и обеспечения деятельности не только единственного ядерного полигона страны, но и ядерного оружейного комплекса в целом. За время службы в 12-м ГУ МО пришлось заниматься не только текущей работой, связанной с основной деятельностью полигонов и НИУ, но и принимать непосредственное участие в разработке и доведении до утверждения ряда нормативных актов Президента, Правительства, Минобороны и Минатома, направленных на формирование новых целей и задач и улучшение условий функционирования ядерного оружейного комплекса (указ Президента РФ о неотложных мерах социальной поддержки специалистов ядерного оружейного комплекса и документы в его развитие, проект федерального закона о ратификации ДВЗЯИ и документы во исполнение принятого Закона, еще ряд указов, постановлений, распоряжений, поручений, приказов, документов концептуального уровня). В итоге совместных с Минатомом усилий полигон, укрепив и продолжая развивать социальную инфраструктуру, из режима «выживания» перешел к нормальному планомерному функционированию.

В январе 2003 г., после увольнения по состоянию здоровья из Вооруженных сил, я поступил на работу в Минатом России, где трудился главным специалистом отдела НИОКР, заместителем начальника отдела цен и тарифов, начальником отдела оборонного заказа (отдел осуществлял экономическое планирование и сопровождение НИОКР и программ оборонного назначения в масштабе отрасли).

В конце 2004 г. академик В.Н. Михайлов, бывший научным руководителем моей диссертации и лично знавший меня практически с начала службы на полигоне, пригласил меня перейти на работу в возглавляемый им Институт стратегической стабильности, где я трудился шесть лет в должности заместителя директора института по научной работе и еще четыре – главным научным сотрудником. За эти годы нам с Владимиром Петровичем Думиком удалось спланировать, разработать и реализовать ряд мер по повышению профессионального уровня специалистов: в 2013 году Минобороны России принят в эксплуатацию комплекс технических средств обучения, созданный по разработанному ФГУП «ИСС» техническому заданию; в 2014 году завершилась разработка многотомного цикла учебно-методических пособий для специалистов Минобороны России по актуальным вопросам обеспечения надежности и безопасности специальных изделий. Приятно, что в этой организованной нами работе участвовали многие новоземельцы, проживающие в разных местах и работающие в разных организациях: и ранее служившие на полигоне, и приезжавшие
по делам. Не менее приятно то, что результат десятилетнего труда разносторонних авторитетных специалистов, как сейчас выясняется, оказался востребован не только в военном ведомстве.

Очень мало я рассказал о своих сослуживцах и практически ничего – о многочисленных коллегах из организаций Минсредмаша, их легендарных руководителях и интересных людях, с которыми повезло общаться в этих и других смежных организациях. Такой рассказ требует отдельного изложения.